Виталий Киллер

Осенние мотивы

Осень... В душе нарастает смятение,

Чаще - разлуки и реже - свидания,

Осень как женщина в позднем цветении,

Силится спрятать своё увядание...

Осень... Над озером дымкой растаяв,

Лето умчалось - зови не зови -

В небыль плывёт перелётная стая

Как лебединая песня любви...

*     *     *

Октябрь пришёл и золотом осыпал

Ковры сырые городских аллей,

Уже и снег - пока что робкий - выпал

На ветви обнажённых тополей.

Уже зима загадочно и строго

Заглядывает в окна и в глаза,

И хрупким льдом подёрнута дорога,

И солнце, как дрожащая слеза.

И ветер студит бронзовые щёки -

Загар ещё не стёрт дыханьем злым -

Кружит над нивой коршун одинокий,

Струится в поднебесье сизый дым...

Предчувствием зимы душа томится,

Устав от летней суеты сует,

А по ночам ромашек поле снится,

И в сердце места для мороза нет...

Она придёт, поскольку неизбежна -

Меняет круто жизнь привычный ритм -

Укроет землю саван белоснежный,

И расцветут на ветках снегири.

______________________________________________________________________________________________________

Стихи разных лет

*******************************************

Виталий Яковлевич Киллер

Биография

Родился 23.04.1947 года в совхозе МВД Тогучинского района Новосибирской области. Отец, Яков Киллер (1918-2003), поволжский немец, до войны - учитель, после окончания 1-го курса Энгельсского учительского института выслан в Сибирь, в период с 1941 по 1945 года трудармеец, затем коротко учитель, вследствие запрета на профессию в 1947 году - бухгалтер, экономист, диспетчер гаража, экспедитор ОРСа. В Германии с 1993 года. Умер в Дюльмене, Германия.

Мать, Эмилия Киллер, урожд. Гаусс (1918-2006), украинская немка, до войны - после окончания кооперативного училища - кассир в банке (г. Молочанск, Запорожье), затем эвакуация с отступающими немецкими войсками в Польшу (1943-45), после фильтрации в СМЕРШе г. Гродно сослана в Сибирь, где и вышла замуж за отца. В Германии с 1993 года. Похоронена рядом с ним.

Виталий является старшим сыном из 4-х детей, закончил 11 классов средней школы с медалью, затем - учёба в НЭТИ г. Новосибирска; с 1970 по 1982 годы инженер на станкостроительном заводе Новосибирска, с перерывом (1973 г.) - служба в Советской армии (ПВО страны, офицер на Сахалине), с 1982 года - начальник конструкторской лаборатории в ПО „Абаканвагонмаш“ (г. Абакан), с 1991 года избран заместителем, а с 1992 года председателем Хакасского регионального общества советских немцев „Видергебурт“ ("Возрождение"). Был делегатом всех съездов советских, а затем российских немцев.

В 1994 году Виталий переехал с семьёй на постоянное место жительства в Германию. Работал рабочим на бетонзаводе, затем на мясокомбинате, после окончания финансовой академии - консультантом по финансовым вопросам. В настоящее время - пенсионер. Имеет троих детей, одного внука. Сын Антон, 1975 г.р. - индустриальный механик, дочь Марина, 1983 г.р.- соц-педагог (университет в г. Мюнстере), младшая дочь - Ирина 1988 г.р.- преподаватель русского и английского языков в университете г. Бохума).

Стихи начал писать с 17 лет, в школе, в институте участвовал в работе литературного объединения, с 1991 года публиковал статьи в республиканских и районных газетах Хакасии. Первый сборник его стихов увидел свет в Новосибирске в 2005 году. В июне 2019 года издал книгу переводов стихов немецких поэтов, а в октябре того же года перевод книги немецкого историка Гюнтера Цемеллы „Германия в перекрестье прицела“ (584 стр.) (заказы принимаются). Переводит статьи (актуальные и посвящённые культуре немецкого народа). Публиковался  в  литературных альманахах „Берлинская лазурь“ 2007 и 2013 года, „Краски“ 2019 и 2020 года, печатает статьи, стихи и переводы в „Бюллетене ОВП“. С 1994 по 2016 года жил в городе Дюльмене, с 2016 года проживает в городе Мюнстере, как всегда полон творческих замыслов.

Контакты: Тел.: 0251-208 356 88; моб.: 0173-84 36 722; Е-Майл: vitalij.killer@online.de

______________________________________________________________________________________________________

Владимир Эйснер:

писать о том, что видел, чувствовал, что пережил…

В Москве, в Большом театре, состоялась церемония награждения лауреатов общероссийской литературной премии «Ясная Поляна» за 2016 год, учреждённой Государственным мемориальным и природным заповедником «Музей-усадьба Л. Н. Толстого» и компанией Samsung Electronics.

Эта, одна из наиболее престижных и известных литературных наград России, которая была учреждена в 2003 году и вручается за лучшее художественное произведение традиционной формы в четырёх номи-нациях: «Современная классика»; «XXI век»; «Детство. Отрочество. Юность»; «Иностранная литература».

В номинации «XXI век» победителями объявлены сразу два писателя – Наринэ Абгарян за повесть «С неба упали три яблока» и Александр Григоренко за повесть «Потерял слепой дуду». Дипломами конкурса награждены писатели Евгений Абдуллаев (псевдоним Сухбат Афла-туни) за роман «Поклонение волхвов», Борис Минаев за роман «Мяг-кая ткань», Леонид Юзефович за роман «Зимняя дорога», а также Владимир Эйснер за книгу фрагментарной прозы «Гранатовый ос-тров», пару сюжетов которой мы представляем нашим читателям.

Несколько слов о проживающем в  старинном гессенском городке Ветцларе Владимире Эйснере, ставшем первым российским немцем, отмеченным столь высокой литературной наградой, 70-летний юби-лей которого литературная общественность отметила в начале 2017 года.

Владимир Эйснер родился 01.01. 1947 г. в многодетной немецкой семье в Омской области, в селе Ново-Александровка Москаленского района. Здесь же он закончил школу, а затем педагогическое училище в г. Исилькуле Омской области, а еще через время факультет испанского и английского языков Пятигорского государственного лингвистического университета (ПГЛУ). Жил на Крайнем Севере, работал охотником-промысловиком, заведующим отделом экологического просвещения в заповеднике «Таймырский», а уже проживая в Германии, смотрителем музея…

Писать о том, что видел, чувствовал, что пережил, Владимир Эйснер хотел всегда, ещё в детстве. И мечту свою реализовал. Первый, по мнению критики, стоящий рассказ был опубликован им в 1991 году в выходящей в Москве центральной газете для советских (российских) немцев «Neues Leben». Вскоре путевые очерки, рассказы и повести Эйснера появились в ряде печатных изданий не только в России, но и в Германии, Украине, Латвии, США.

Главная тема В. Эйснера – Крайний Север и Арктика. «Ступени признания», которые преодолел Владимир – диплом в литературном конкурсе имени чукотского писателя Юрия Рытхэу, диплом во Всероссийском конкурсе «Заповедное эхо», диплом за первое место во Всероссийском конкурсе «Север – страна без границ», а в 2014 году в Международ-ном литературном конкурсе «Народный писатель», проводимом при поддержке Министерства культуры РФ интернет-порталом «Проза.ру», он был удостоен первой премии с вручением диплома и присуждением звания «Народный писа-тель», а также «Золотого пера», и вот теперь ещё и вторая премия в конкурсе «Ясная Поляна».

Александр Фитц.

*     *     *

Гранатовый остров

или живая пыль

Повесть

Уважаемый читатель! Эта повесть не является автобиографической,

но в неё вошли многие факты из жизни автора.

В. Эйснер

«Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх;

и дух животных сходит ли вниз, в землю?»

Экклезиаст 3, 21.

1. Большая потеря

В конце июня тёплый воздух с материка съел снег на льду между островами и вешние воды просочились в море. Лёд потемнел и поднялся, а в проливах архипелага пролегли неровные трещины, будто ребёнок карандашом бумагу исчеркал.

В Арктику на три месяца вернулся полярный день. Гуси и всякая прочая летающая живность уселись на гнёзда выпаривать птенцов, а моржи, лахтаки и нерпы стали выползать на камни: линька –дело серьёзное. В одну ясную солнечную ночь, при температуре плюс три, я выехал на припайный лёд на своём стареньком вездеходе ГАЗ-47.

Километрах в двадцати от зимовья лежала на камнях пачка крепко перетянутых проволокой досок, неведомо откуда занесённая течением и выброшенная на берег штормом. Их я собирался использовать для ремонта обветшавшей пристройки. Незаходящее солнце низко стояло над миром, гусеницы весело лопотали в такт гудению мотора, видимость была прекрасная и я без труда лавировал на льду так, чтобы переезжать трещины под прямым углом.

Настроение было превосходным не только от прекрасной погоды. По льду то и дело перебегали с острова на остров небольшие группки диких оленей: добрая половина из них -важенки с телятами. Тогда я останавливался и брал в руки бинокль. И что за радость человеку смотреть как рядом с мамой семенит малыш! Вырос я в деревне, в большой семье. Мы кормили и поили ягнят, телят, козлят, поросят. Брали их на руки, играли с ними. Стерегли от коршуна пёстреньких цыплят, желтеньких пушистых утят и гусят. Разглядывая телят в бинокль, я мысленно возвращался в детство.

Но не проехал я и полпути, как невесть откуда стал натекать подкрашенный солнцем туман. Казалось, лёд выделяет из себя волокнистый оранжевый дым.

Сначала этот рыжий кисель стелился понизу, мешая разглядывать трещины, затем поднялся до уровня гусениц и, наконец, закрыл обзор.

Вот незадача!

Я сразу ошибся, въехал боком в небольшую трещину, карнизы которой тут же обломились и вездеход просел на один бок. Резко газанув, я вырвал машину из щели, но за эти несколько секунд холодный пот прошиб. Страха утонуть не было: в любом случае я успел бы выскочить, но потерять средство передвижения означало остаться без дров на зиму, а тогда хоть ложись и помирай!

Надо возвращаться. Арктика ошибок не прощает.

Я заглушил двигатель и вылез на крышу вездехода.

Кругом был вид как из иллюминатора самолёта: неровная облачная пелена, из которой тут и там торчали пики «гор» -скалы окрестных островов и рифов. Туман держался не выше двух метров над уровнем льда и едва покрывал машину, а в тундре его и вовсе не было. Моя изба на мысу хорошо просматривалась, я засёк направление, сел за рычаги и погрузился в красную мглу.

И опять ошибся. Вместо низкого берега подъехал к высокому. Впереди чернела большая береговая трещина –работа приливной волны. Такие трещины всегда опоясывают острова и Владимир Эйснер 3/52

не замерзают даже в сильные морозы.

Я вышел, чтобы принять решение. Перепрыгнул через трещину, осмотрел её размытые, подтаявшие карнизы и прошёл вверх по склону на берег. Пожалуй, можно выехать, не так уж и круто как показалось.

Вездеход без проблем одолел разводье, лишь хрупнули карнизы, и стал выползать на береговой лёд. И тут мотору не хватило силёнок. С бензином у меня была напряжёнка. Я заводил двигатель на бензине, давал мотору прогреться и затем переключался на второй бак. Он был заправлен керосином, который мне иногда, от щедрот своих, сливали вертолётчики.

Мощность двигателя от керосина сильно слабела, и этого я не учёл.

На полдороге вверх мотор чихнул и заглох.

Я тут же завёл его снова, но гусеницы лишь беспомощно скреблилед, машина вздрогнула и, не успев полностью вытянуть своего полуторатонного тела из разлома, стала скользить назад...

Вода проникла через задний борт, ещё утяжеляя вес, нос вездехода резко задрался, затем так же резко ушёл вниз, вода хлынула в кабину и мотор заглох.

Я успел открыть дверцу-окно, выплыл, растолкал ледяные обломки и выполз на склон. Помогая себе ножом, -мокрые сапоги скользили на льду, - поднялся на берег и оглянулся.

Там где только что был вездеход, -работник мой и помощник, - расходились радужные пятна.

От великого горя я на какое-то время перестал соображать, даже дыхание пресеклось. Просто стоял и смотрел на эти масляные пятна и не знал, что делать. Наконец, от холода прилипшей к телу мокрой одежды пришёл в себя.

Хлопнул по нагрудному карману рубашки. Слава Богу! Залитый парафином аварийный коробок спичек и небольшой рулончик вымоченной в керосине бересты, туго замотанные в полиэтиленовую плёнку, были на месте.

Вскоре на берегу запылал костёр из плавника. Чайки с любопытством наблюдали, как вокруг огня скачет голый человек и сушит на вытянутых руках одежду.

Помаленьку я успокоился и стал настраиваться на серьёзное дело.

В вездеходе остались карабин и топор. Без карабина на побережье не выжить: ни мяса добыть, ни медведя отпугнуть. Без топора – как без рук.

Прошлым летом я заметил, что море вокруг островов повсюду мелкое, даже у скал оно не глубже пяти-шести метров. С этой глубины я шестом с железным крюком на конце доставал убитых тюленей.

Решив нырять, я первым делом пошёл разыскивать камень с выемкой, чтобы набрать в него чистой талой воды и поставить у костра, а потом, после ныряния, промыть глаза теплой пресной водой. Мне уже приходилось нырять за упущенным рюкзаком с патронами. Температура замерзания морской воды - минус один и восемь, если открывать под водой глаза, они потом долго болят.

Найти такой «природный» камень не удалось. Тогда я взял в руки крупную гальку, отбил от скалы пластину матово-чёрного сланца величиной с большую миску и стал выдалбливать в нeй ямку. Древний этот шифер легко крошился и расслаивался, из самой середины «миски» вдруг отделился большой кусок и на разломе заблестели крупные тёмно-красные гранаты-альмандины. Я уже знал от геологов, что кристаллы  эти на «ювелирку» не годятся, потому что их разорвала и усеяламикротрещинами мерзлота, но выглядели эти восьмигранники очень свежо и так ясно и радостно отражали свет, будто благодарили человека за освобождение от многомиллионнолетнего заключения в скале.

Я невольно залюбовался, хоть и было не до этого. Наполнив выемку талой водой, поставил этот каменный сосуд у костра. Нарубил ножом ступеней во льду и спустился к месту аварии.

И тут увидел, что трещина, размытая поверху, сужается книзу и вездеход не ушёл на дно, а застрял. До верха кузова было меньше метра воды!

Я опоясался ремнём, прицепил к нему нож, и первым делом попрыгал на кузове  –крепко ли заклинило? Вода едва доходила до колен, а вездеход даже не шелохнулся. Тогда я нырнул, разрезал тент, открыл оба люка на крыше кабины и левую, не придавленную льдом дверцу-окно. Если вездеход всё же сорвётся, у меня останется шанс выплыть через любое из отверстий, только бы машина не стала кувыркаться на склоне.

Из опыта вольных и невольных купаний в водах Арктики я знал, что дышать надо полной грудью. Ледяная вода в первый момент обжигает. Но стоит пару раз сильно вдохнуть-выдохнуть и кожа становится красной, как у гуся лапы, а по телу разливается жар.

В несколько приёмов я достал карабин, бинокль, ящик с ключами, топор, лом и моток верёвки. Вещи крайне необходимые в хозяйстве. Верёвка тут же пригодилась: расхрабрившись, я вытащил подарок Ивана Демидова –танковый аккумулятор весом в шестьдесят килограммов.

Зимой привезу его на саночках –будет рация жить, будет свет в избушке!

Я промыл глаза чистой «гранатовой» водой, и грелся у костра, пока не прошёл озноб от нервов и холода, а затем ещё раз подержал над огнём высушенную ранее одежду.

Всё не так уж плохо. Могло быть хуже.

«Две радости в один день не живут», говорит пословица.

А тут аж три:

Живой. Карабин при мне. Аккумулятор вытащил.

И главная радость —надеть всё сухое и тёплое, намотать на посиневшие ноги мягкие портянки, обуться в горячие от костра сапоги, почувствовать ступнёй сухие упругие стельки и осознать, что не простудился!

Туман разошёлся, опять всплыли на горизонте миражи дальних островов и стало пригревать солнышко, а я всё сидел и смотрел на угли, не в силах встать и уйти.

И вдруг услышал плеск и бульканье в трещине.

Спустился.

Из-под воды выпрыгивали мелкие льдинки, в трещине клубилась муть и расползались масляные пятна. Вездеход затонул.

И тут, как обожгло: ведь даже не поблагодарил Господа за спасение своё! Вся эта игра в открывание люков была не чем иным как попыткой успокоить себя, настроиться на ныряние в ледяную воду в закрытом пространстве. Если бы машина сорвалась во время моего пребывания в ней, то как бы она ни упала на дно: кувырком ли, боком, скоком, -не знаю, удалось бы мне невредимому выбраться на поверхность.

А я не то что спасибо сказать Создателю -даже не вспомнил о Нём.

Мне стало очень совестно, я тут же сложил руки на груди в молитвенном жесте и прочитал вслух «Отче Наш» сначала на немецком языке, как мама научила в детстве, а затем и на русском.

И сердце успокоилось, и тяжесть ушла из груди.

Подняв голову, я увидел метрах в тридцати от себя медведицу с медвежонком. Костёр почти потух и не давал дыма, иначе «босые» не подошли бы так близко.

Я крикнул и бросил камень. Звери поспешно скрылись среди валунов, а я подновил костёр и уселся рядом.

«Зачем ты сюда приехал, парень? -подумалось мне. –Зачем тебе эта безлюдная черно-белая Арктика, исхлёстанные штормами скалы, одиночество и риск? Зачем?»

И стал вспоминать.

2. На острове

Первые свои два года в Арктике я отработал на метеостанции «Мыс Лаптева», (топонимика повести и многие имена собственные изменены) в Карском море, на семьдесят восьмом градусе северной широты.

Это на тысячу километров севернее г. Дудинки на Енисее и на тысячу триста км. севернее посёлка Уэллен на мысе Дежнёва на Чукотке.

Полярная ночь на этой широте длится четыре месяца, плюсовые температуры держатся два месяца, мелкая «гусиная» травка растёт только в устьях

бесчисленных ручьёв и речушек, а в тундре -лишь бурый мох на глине да лишайники чёрной плесенью на камнях.

Там я пристрастился к охоте, но редко выходил в тундру безфотоаппарата. Если бы не белые медведи, которые имеют обыкновение появляться неожиданно и не всегда убегают от выстрелов и крика, я бы, наверное, и ружьё с собой не брал, а лишь малокалиберку: ружьё тяжёлое и ходить мешает.

По окончании действия договора я перешёл работать охотником-промысловиком на Диксонский рыбозавод, и мне выделили «точку» на острове Братском в полутора часах лёту к северу от Диксона. Там я попал в медвежье царство и за два года настолько привык к этим дивным зверям, что почти перестал обращать на них внимание.

Говорю «почти», потому что без оружия всё равно нельзя выйти из зимовья. У каждого медведя свой характер и, если один стремглав убегает от звука человеческого голоса, то другой лишь подойдёт поближе: «А что это там такое кричит и руками машет?»

Прибыл я на зимовку в начале июля. Припай, береговой лёд, ещё стоял в проливах по шхерам, и от обилия лежащих на льду тюленей казалось будто по серому полотну чёрный горох рассыпан. В это время работники диксонской гидробазы летали по островам готовить маяки к навигации и по пути забросили на точку и меня. Подобное практиковалось: таким макаром рыбозавод экономил денежки.

«Борт» улетел. Я перенёс вещи в пристройку. Но дверь из пристройки в жилое помещение открыть не смог. Стёкла в обоих окнах были выбиты, о чём меня заранее предупредили знакомые пилоты, и я без труда сначала заглянул, а затем и влез внутрь избы.

Зимовьё было до половины забито синим крупитчатым фирном, потолок провис, а на стенах пузырилась скользкая от плесени фанера.

Первым движением души было бежать отсюда, и бежать поскорей. Но гул вертолёта давно затих вдали. Когда-то будет следующий борт?

Сначала я топором вырубил лёд около печки - нехитрого сооружения из бочки с пристроенным к ней дымоходом из кирпича - набрал мелкого плавника на берегу и развел огонь.

На второй день я принялся стеклить окна. Стекло и стеклорез у меня были с собой. И тут я обратил внимание на сидящую в переплёте рамы крупную дробь. В этом безлюдном месте кто-то развлекался стрельбой по окнам...

Обходя дом по периметру, чуть не наступил на куропатку. Она сидела на гнезде и вспорхнула буквально из под ног. Тут же стала волочить крыло, как раненая, и в то же время потихоньку-помаленьку убегать от гнезда.

Но я был уже знаком с этой птичьей уловкой и за курочкой не побежал.

В гнезде было двенадцать розоватых с коричневыми крапинками яиц. Просто удивительно, как такая маленькая, величиной с голубя, птичка может накрыть своим телом, обогреть и выпарить такую большую кладку!

Воткнув возле гнезда щепку, чтобы случайно не наступить на него, я минут через десять осторожно высунулся из-за угла: куропатка уже сидела на краю гнезда и трогала яйца клювом, как будто считала их, проверяя все ли на месте. На самом же деле она просто переворачивала подостывшие яйца на другой бок. Я тут же отошёл, чтобы вторично не спугнуть птицу и не заставить её бросить гнездо.

В этот же день криком и выстрелами из своей старенькой одностволки 16 калибра (карабина ещё не было) я отогнал медведицу с медвежонком, а затем такое стало привычным делом.

Через неделю растаял лёд в зимовье, но я продолжал беспрерывно топить печь, чтобы до конца просушить избу, уничтожить плесень и тундровую сырость.

Дрова собирал на «пляже», где лежало много плавника. От мелких палок, обломков досок и громадных брёвен, принесенных Енисеем, до рулончиков крепко скрученной волнами бересты.

Эти лёгкие колечки выкинуло штормовыми ветрами далеко за линию прибоя, я собирал их прямо на моховом покрывале тундры и однажды у меня из под пальцев шустро побежали во все стороны маленькие жёлтые букашки.

Не букашки конечно, а птенцы куропатки, только что вылупившиеся из яиц, едва обсохшие, величиной с грецкий орех.

Я накрыл одного беглеца ладонью и стал высматривать других, но тех и след простыл!

Наконец, внимательно разглядывая мох и камешки, я заметил ещё с пяток птенчиков. Они лежали неподвижно, совершенно сливаясь с окружающей тундрой и заметить их можно было лишь по блеску испуганных глазёнок.

Подивившись совершенному камуфляжу этих маленьких жителей тундры, я поднёс куропачёнка близко к лицу и стал его рассматривать-любоваться, как мы делали в детстве, играя с цыплятками.

Малыш вдруг отчаянно запищал, и сразу же к руке моей, тревожно квохтая, подбежала мама-куропатка. Я накрыл её левой ладонью, выпустил птенца и схватил куропатку обеими руками.

-Ну что, дура, попалась? Сейчас тебя съем!

Птица тяжело дышала раскрытым клювом, толчки её сердца отдавались в ладонь.

И вдруг от ближней кочки послышалось нервное:

-Тре-е, тре-е, треее!

Это закричал не замеченный мной ранее куропач. Все цыплята, я насчитал десять пёстрых «орешков», как по команде вскочили и бросились бежать к петуху. «Папа» стал, низко пригибаясь, бегом-бегом удаляться от опасного места, а малышата -веером за ним!

У меня чуть слёзы не потекли.

Что же это? Куропатка сознательно далась в руки врагу, жертвуя жизнью, чтобы спасти детей? Так правы ли мы, считая, что у птиц нет разума, а лишь инстинкты?

Конечно, я не собирался убивать куропатку, а только рассмотреть её хорошенько вблизи, но тут устыдился и отпустил птицу.

Она быстро догнала своих, и всё семейство скрылось в лощине.

Этот случай напомнил мне детство, когда я, пятиклассник, помогал маме делать грядки в огороде.

Нечаянно разрезав лопатой червяка, я потом уже намеренно разрезал пополам обе половинки и стоял, смотрел как эти четвертушки извиваются и корчатся на влажной почве.

И тут мама крепко стеганула меня вицей по мягкому месту.

-Ты зачем над животным издеваешься?

-Я нечаянно!

-Неправда! Я видела! Сперва нечаянно, а потом уже нарочно разрезал!

-Это же просто червяк!

-И червяку больно! Смотри, как он корчится! А ты такой большой, а маленькое существо убил!

-Не убил. Учительница сказала, что из каждой половинки новый червяк вырастет!

-Это из половинки. А четвертинки погибают. Больше так не делай!

Последовала целая лекция о том, что червяки - очень полезные существа –дырочки в земле делают, чтобы растения дышали, и что Господь ничего не создал напрасно, а каждой твари на свете дал своё назначение и свой смысл. И хотя главным надо всеми животными Он поставил человека и разрешил человеку есть мясо и носить шкуры, убивать животных зря –это грех. А издеваться над животными –грех ещё больший.

-Кто в детстве мучает кошек и собак и убивает птичек, тот станет грубым и жестоким и может дойти до убийства. Ты что, хочешь негодяем вырасти?

Нет, таковым я стать не хотел, и урок этот запомнил на всю жизнь.

А теперь часто думаю: если бы матери Гитлера, Сталина и других извергов рода человеческого стегали бы своих отпрысков вицей по заднице и читали наставления из Закона Божьего, то те не стали бы убийцами миллионов.

Проводив взглядом «чужую» куропачью семью, я сразу же заспешил домой к «своей» куропатке. Наверное, и у неё уже начали вылупляться птенцы. За этим процессом, знакомым мне по куриным гнёздам в пристройке нашего дома в деревне, очень интересно наблюдать.

Но нет. «Моя» куропатка всё ещё плотно сидела на гнезде и не шевельнулась, когда я подошёл вплотную. Она лишь склонила голову набок, как это делают куры, когда следят за коршуном и, как мне показалось, посмотрелана меня с явным укором. Будь у неё пальчики на концах крыльев, она бы несомненно покрутила ими у виска: «Зачем ты, человек, мешаешь мне делать самое важное в моей жизни дело?»

Я устыдился и отошёл, но от намерения своего, засечь момент вылупления птенцов из яиц, не отказался. Наблюдать за курочкой из окна не было возможности: гнездо находилось на глухой стороне дома.

Тогда я стал раз за разом, через каждые два-три часа, выглядывать из-за угла, но каждый раз натыкался на «укоризненный» взгляд птицы: как ни осторожно я передвигался, она слышала меня и поворачивала голову в мою сторону.

Выглянув в очередной раз я увидел следующее: зажав в клюве яйцо, куропатка убегала прочь. Рядом с ней семенил не замеченный мною ранее крупный куропач. Он тоже держал в клюве яйцо. А гнездо...  А гнездо было пустым!

Птицы исчезли за большой кочкой метрах в тридцати от дома. Очевидно, они сделали там второе гнездо, чтобы избавиться от назойливого наблюдателя и без помех помочь потомству появиться на свет.

У меня хватило ума не пойти на розыски и оставить птичью семью в покое.

Обладая только пилой-ножовкой, я не мог управиться с большими брёвнами,  поэтому собирал на пляже мелочёвку, колол, рубил, пилил - готовил запас на зиму.

Постепенно я собрал все дрова поблизости и стал уходить всё дальше от зимовья. Осмелев, и ружьё перестал брать с собой: мешает.

И вот однажды, с невысокого берега, увидел лежащую на песке у моря медведицу с медвежатами.

Медвежата были ростом с небольшую собаку, гонялись друг за другом по пляжу, лазили по медведице, теребили её за уши и кувыркались на маминой спине.

Засмотревшись на семейную «илидию», я сделал неосторожное движение ногой - песок и камни посыпались вниз. Медведица мгновенно вскочила, повернулась на шум и в меня уставились жёлтые звериные глаза.

Я привычно дёрнул плечом, чтобы снять ружьё, и сердце замерло: поленился взять!

На загривке медведицы дыбом поднялась шерсть, прижались короткие круглые уши и она стал приседать, готовясь к прыжку.

Я продолжал стоять без движения и смотреть зверю в глаза.

Прошло с полминуты. Медведица опустила голову, рыкнула на медвежат и семейка потрусила прочь по усыпанному чёрным базальтовым песком пляжу.

Я снял руку с рукояти ножа и вытер шапкой разом вспотевшее лицо: тяжело в деревне без нагана!

В тот вечер чай был особенно вкусным, а мир за окном новым и удивительным.

Но недолго размышлял я о превратностях судьбы на зимовке в шхерах Cанина, где за три года до этого погиб мой предшественник, а все пред-предшественники или пропадали без вести или как можно быстрее «делали ноги».

Краем глаза я заметил мелькнувшую в западном окне тень.

«Ещё один!» - подумал я с огорчением, и не ошибся.

Большой медведь подошёл к южному окну, куда и я, размечтавшись, уставился, и принялся смотреть внутрь зимовья. Меня он вряд ли увидел, я сидел, не шевелясь. Но зато мишка узрел своё отражение в стекле и принялся давить на него носом, возможно, хотел обнюхать «второго медведя».

Недолго виднелся приплюснутый к окну черно-розовый нос. Стекло дзынькнуло и посыпалось, а медведь отскочил.

Я очень огорчился: запасных стёкол не было.

Медведь был крупный, поэтому я «постеснялся» выходить на улицу, а лишь приоткрыл дверь и обругал его из пристройки:

-Ты чё хулиганишь, с-собака? Не видишь - тут люди живут!

Топтыгин понюхал воздух, критически меня осмотрел и стал подбираться ближе, очевидно, чтобы объяснить разницу между собакой и медведем. Под ноги зверю полетел кусок нерпичьего жира, и пока медведь обнюхивал угощение и раздумывал, с чего или с кого начать, я влепил ему в зад порцию мелкой «куропачьей»дроби, тут же захлопнул дверь, накинул крючок и стал смотреть в окно.

И капельки крови не выступило на желтоватом медвежьем меху. Но шкуру дробь всё же прокусила. Мишка рыкнул, цапнул себя за больное место и потрусил на берег моря, где уже были забереги, уселся в воду и стал крутить задом, охлаждая «укушенное» место.

Затем вскинул голову вверх и завыл по-волчьи:

-У-у-у!

И я завыл в ответ:

-А мне, думаешь, не у-у-у? Мне ещё хуже у-у-у! Где я в тундре стекло возьму-у-у? Как зиму переживу-у-у-у? Если опять придёшь –убью-у-у!

Мишка посидел, посидел в море, потом, сообразив, что солёная вода лишь пуще рану жжёт, перебрался в ручей.

Побултыхался там и пошёл восвояси.

Целых стёкол у меня больше не было. Разбитое окно я застеклил кусочками, а стыки замазал разогретой древесной смолой.

______________________________________________________________________________________________________

Старый ворон

не гаркнет даром

К дню рождения

Герольда Бельгера

Сегодня мы познакомим русскоязычного читателя с малоизвестными записками Герольда Бельгера, проливающие свет на его гражданскую позицию, отношение к жизни и окружающему миру...

“Плетенье чепухи”, 16-я тетрадь

О чём говорить?

Звонит журналист.

- Можно у вас взять интервью?

- Хм-м… На тему?

- На тему независимости.

- Нет!

- По-че-му?!

- Милый, я ведь не знаю, что это такое. О зависимости я могу кое-что сказать, ибо завишу:

- от власти, от домоуправления, от пенсии; от водо-, газо-, электроснабжения;

- от издательства, от редактора, от Министерства печати;

- от жены, от погоды, от разных болезней и возраста;

- от мусорщика, лифтерши, дворника;

- от почты, от кассира, от аптеки;

- от транспорта, магазина, базара;

- от дурных слов, от слабого аппетита, от настроения;

- а с недавних пор я еще и инсулинозависимый.

Так о какой независимости мы поведем речь?

- Ясно. Извините, пожалуйста.

Читайте на стр. Literatur: Lyrik, Prosa, Publizistik.

Дом призрения

Ну что сказать про мажилис?

Имею в виду так называемый новый многопартийный состав.

Пристально вглядываюсь в список. Ба! В большинстве знакомые все лица. Некоторых я лично знаю по 10-15-20 (и даже больше!) лет. Многие просто-напросто перекочевали с пограничных кресел. Некоторые, инициировав роспуск прежнего парламента, втихаря сподобились перебраться в новый (до чего же гибка совесть!). Иных (ºызметi ¼тiп кеткендер) совсем уж некуда было девать, и их из жалости и по доброте душевной лидера нации пристроили в мажилис, как в дом призрения.

Как прошли выборы (в просторечии сайлау-майлау), мы тоже знаем. Видели. Привыкли.

Так в чем новизна парламента?

А ни в чем. Парламент новый, дух старый.

Я прекрасно понимаю: не след парламент превращать в заурядную, оголтелую говорильню, сборище крикунов, болтунов, к¼к езу-спорщиков.

Это рискованно, неразумно. Я некогда сам сидел в парламенте. И знаю: должно быть крепкое, надежное ядро. Дабы не было кто в лес, кто по дрова. Но и без чудиков-чудаков, без инакомыслящих-возмутителей спокойствия, без строптивцев-кер сигенов никак не обойтись. Иначе - застой. Иначе - болото.

Боюсь, что мы пришли именно к этому. Не парламент - послушная подручная тусовка.

Дай бог, чтобы я был неправ.

Второе. Многопартийность парламента - миф. Самообман. Пыль в глаза.

И слепой видел, как эта мнимая многопартийность инсценирована и срежиссирована. Да, формально в парламент допустили кое-кого из разных отар. А фактически они все - весьма условно перекрашенные - нуротановцы. При этом необходимо помнить, что не все нуротановцы члены партии. Одни - попутчики, другие - всего-навсего члены определенной корпорации.

Ну и какой вывод?

Вывод однозначен: и нынешний парламент совсем не тот, на который уповал народ. Большинство очень далеко от народа. Кто на что горазд - народ знает. Кто что будет глаголить - тоже. Значит, уповать особенно не на что. Старая раздрызганная арба, поскрипывая немазаными колесами, потащится, как встарь, по колдобинам-буеракам, по месиву-хлебам. А кончится тем, что и его придется распустить досрочно. Старый ворон не гаркнет даром. Басºа амал жоº.

Честные выборы

Собрались пигмеи и выбрали из своей среды одного корифея. Обхохочешься!

Третьим будешь?

Иртышбаев заявил: “Второго Назарбаева не будет!”. Абсолютная правда! Второго Иртышбаева тоже не будет. Как, впрочем, и второго Бельгера и третьего Мыркымбая.

А король не знал

“Сегодня - ничего”, - записал в дневнике какой-то Людовик (Четырнадцатый или Шестнадцатый). А между тем это было 14 июля, когда в Париже взяли Бастилию.

Читать - не перечитать

Я как-то сказал А. Нурпеисову (02.05.2000): “Чаще всего я перечитываю “Смерть Ивана Ильича” Л. Толстого”. Он же, по его признанию, - “Степь” Чехова.

“Ты обязательно перечитай”, - горячо посоветовал он.

Свой бор

И. А. Бунин: “…Все-таки всякая сосна своему бору шумит”. Верно!

А где мой бор? Германия, родина предков? Россия, где я родился? Казахстан, где я вырос и пригодился?

Одно ясно: у каждой сосны должен быть свой бор.

Молчите громче

“Нам лучше безмолвствовать  красноречиво”, - заметил Карамзин об Александре I.

С годами и я понимаю: лучше безмолвствовать красноречиво. И, может, я зря плету свою “Чепуху”?

С кем поведёшься…

Со многими  ныне нужно (или предпочтительно) держаться осторожно, чтобы не замарать полы чапана.

Как бы не так!

Солженицын сказал: “Я страдаю от того, что наше нынешнее государство основано на воровском фундаменте и воровской идеологии”.

Он, видите ли, страдал, а я не страдаю, что ли? Или я живу в каких-то иных условиях? Как бы не так, Александр Исаевич!

Исповедь души

В. В. Розанов (“Опавшие листья”, “Уединенное”, “Мимолетное”, “Последние страницы”) определил жанр своих заметок как “Исповедь обнаженной души обывателя”.

В сущности мои “Плетенья чепухи” в том же ключе - исповедь взбаламученной души гражданина.

Не зная языка

Ференц Лист - великий венгерский композитор и пианист. Большую часть жизни он прожил во Франции и Германии и практически не говорил по-венгерски. Но образ Родины вдохновил его на создание знаменитых “Венгерских рапсодий”.

К чему я это? А к тому, что нацио­нальную суть, душу можно сохранить и будучи отлученным от родного языка.

Игра в классики

Читаю в газете “Central Asia Monitor” (№52/2011) содержательную беседу двух моих давних знакомцев-коллег Калихана Искакова и Адольфа Арцишевского.

“Калихан Искаков - ныне здравствующий классик казахской литературы”, - с первой же строки заявляет Адольф.

Не возражаю. Знаю Калихана с 1963 года. Прекрасный стилист, художник; читать его всегда интересно; великолепный переводчик (перевел на казахский язык Бунина, Л. Толстого, Тургенева, Чехова, Куприна), признанный драматург. Человек искусства.

Но… Что “но”? Не слишком ли много классиков в казахской литературе? Из ныне покойных, бесспорно, наберется десятка два. Живых классиков тоже, кажется, дюжина. Вспомним: Нурпеисов, например, классик, корифей и патриарх. Магауин, конечно же, первый среди первых, давно уже великий классик. Кекилбаев, Жумадилов - тоже классики. Классиком всерьез объявил себя Дукенбай Досжан. Сабит Досанов, я слышал, тоже классик. Есть еще классики, которых мне и упомянуть неловко.

Ничего против не имею. Чем больше классиков, тем - по логике - сильнее литература. Однако из беседы двух славных мужей вытекает непреложный вывод: “Настоящей современной прозы у нас нет”.

Хм-м… Что же получается? Классиков - живых и мертвых - пруд пруди, а настоящей казахской прозы нет?

Грустно. Очень!

Калихан суров и резок, но, по гамбургскому счету, пожалуй, во многом прав.

Он сетует:

- Молодежь не знает ни языка, ни своей национальной истории, ни уклада жизни.

- Много подражательства: одни подражают Хемингуэю, вторые - японской литературе, третьи - латиноамериканской. “Все хотят быть американцами, японцами, колумбийцами - казахами быть не хотят”.

- Современные литературные опыты и у нас, и в России смахивают на дешевые поделки для эстрады.

- То, что делает Дукенбай Досжан, это нелитературно. Есть молоко, и есть обрат молока. Этим сказано все.

- Магауин скатился к вторичности. За его научный труд спасибо, но он не художник.

- Оралхана Бокеева погубила склонность к публицистике.

Калихану виднее. Спорить не стану.

Однако его отношение к публицистике не полностью разделяю. Публицистика ведь тоже разная бывает. Есть сиюминутная, однодневная, газетно-журнальная, далекая от истинной прозы. И есть полнокровная, философски масштабная, художественная, не привязанная к политической конъюнктуре.

Вспомните публицистику Монтеня, Л. Толстого, Ф. Достоевского, братьев Манн, Стефана Цвейга, Германа Гессе, М. Горького, Л. Леонова, А. Солженицына, Кендзабуро Оэ и многих других.

Она и поныне не потеряла своей актуальности и привлекательности. Все дело в качестве, в таланте, в мировидении и мироощущении.

Мне по душе строгий, критический пафос Калихана по отношению к современной казахской прозе. Мне, инородцу, не пристало высказываться столь категорично.

И все же, признаюсь, печально: столько классиков, а прозы-то, оказывается, и нет.

Ай, ай, жалко!

Лжец по призванию

Как определить - политик настоящий или так себе? Очень просто. Если врет напропалую и по-крупному - значит, настоящий политик.

Почирикаем!

В “Воскресении” Л. Толстого наткнулся на фразу: некая гранд-дама естественно говорила по-французски и неестественно по-русски. И я усмехнулся: многие молодые казахи говорят со мной естественно по-русски и неестественно по-казахски. Таковы гримасы бытия. Многие мои российские соплеменники в Германии изо всех сил стараются говорить по-немецки, но тамошние немцы их упорно принимают за русских. Мне же всегда неприятно, когда воробей тщится вышагивать куропаткой....

Почти как Чехов

В писателе, помимо творчества, всегда восхищает его общественная деятельность. В очерке “Антон Чехов” К. Чуковский пишет: “Когда он (Чехов. - Г.Б.) умер, после него осталось не только двадцать томов всемирно прославленной прозы, но и четыре деревенские школы, да шоссейная дорога на Лопасию, да библиотека для целого города, да памятник Петру, да колокольня, да постоянный на пустоши лес, да два замечательных сада”.

Перебираю в памяти казахских писателей - мертвых и живых:  кто может похвалиться подобными дея­ниями?

Правда, кажется, кто-то в ауле мечеть построил да книги в библиотеку сплавил…

Обмен: слово за слово

Слушаю пустозвонные выступления на всяких съездах-форумах-конференциях, бесконечные словеса и треп, аляуляй и халауляй, от которых вянут уши, и прихожу в ужас: до чего же все подешевело, обесценилось. И вспомнились слова Ивана Бунина: “Слова за последнее время стали очень дешевы. И хорошие, и дурные слова произносятся теперь с удивительной легкостью и лживостью”.

Это когда еще было сказано! Что о нашем-то времени говорить?

Пуще всех печалей

Дмитрий Федорович Снегин как-то рассказывал мне: несчастный, преследуемый Ахмет Байтурсынов, сидя в очереди к какому-то начальнику, сказал молодому Снегину: “Не дай вам бог, молодой человек, оказаться в роли просителя”.

В этой фразе вся трагедия личности.

Что было, то прошло

Казахи еще когда предупреждали:

“Будучи бедным, былым богатством не хвались.

Будучи дряхлым, былым ухарством не кичись”.

Когда не будет нас

Ничего не поделаешь: возрастное - то и дело  возникают непрошеные мысли. И тогда утешает Эпикур: “Пока есть я - смерти нет. Когда придет смерть - не будет меня”.

Без комментариев

Информация к размышлению: в годы Второй мировой войны в Белоруссии погиб каждый четвертый.

Из российских немцев-трудармейцев погиб каждый третий. В трудармии было загублено 400 тысяч российских немцев, практически столько, сколько было выслано из республики немцев Поволжья.

Между тем через Белоруссию колесо войны прокатилось дважды, а трудармейцы находились в тысяче километров от фронта.

Комментарии нужны?

Герольд БЕЛЬГЕР

© 2009 — 2016 «Время».

______________________________________________________________________________________________________

Владимир Путин:

"Отрядом моего отца командовал советский немец..."

В. Путин рассказал в журнале "Русский Пионер" о жизни своих родителей, Владимира Спиридоновича и Марии Ивановны, во время Великой Отечественной войны.

Отец главы государства проходил срочную службу в Севастопо-ле в отряде подводных лодок, был матросом, а после возвращения работал на заводе. Его семья жила в то время в Петродворце. Когда началась война отец Путина ушел добровольцем на фронт. Вскоре он был определен в диверсионное подразделение НКВД, котарое состояло из 28 человек. По рассказам отца Путина, руководил отрядом советский (российский) немец.

"И что любопытно, пару лет назад мне из архива министерства обороны принесли дело на эту группу. У меня дома, в Ново-Огарево, лежит копия этого дела. Список группы, фамилии, имена, отчества и краткие характеристики. Да, 28 человек. И во главе — немец. Все как рассказывал отец", - пишет Путин.

Отряд действовал в тылу врага и однажды попал в засаду, в итоге, обратно из 28-ми человек вернулись только 4, до-бавил президент.

После этого его отец был направлен воевать на Невский Пятачок. Когда война закончилась, родители переехали жить в Тверскую область.

По словам Путина, у его семьи не было ненависти к врагу, чего он сам до конца так и не смог понять: "Мама вообще была у меня человек очень мягкий, добрый… И она говорила: ‚Ну какая к этим солдатам может быть ненависть? Они простые люди и тоже погибали на войне‘. Это поразительно. Мы воспитывались на советских книгах, фильмах… И ненавидели. А вот у нее этого почему-то совсем не было. И ее слова я очень хорошо запомнил: ‚Ну что с них взять? Они такие же работяги, как и мы. Просто их гнали на фронт‘“, — пишет Путин.

*     *     *

P.S.: Конечно, хотелось бы узнать хотя бы имя этого российского немца. Скорее всего это был бывший летчик, капитан Михаил Ассельборн, который состоял в одной из таких диверсионных групп, действовавшей в означенном регионе в тылу германских войск. В истории 2 мировой войны более чем 300-суточный рейд этой диверсионной группы является непревзойденным по дерзости и смелости подвиг. М. Ассельборн погиб в числе других партизан, возвращаясь с очередного задания и нарвавшись на вражескую засаду. – Редакция.

____________________________________________________________________________________________________

К 25-летию основания общества

"Возрождение" в Республике Казахстан

Константину Эрлиху, инициатору создания и многолетнему руководителю казахстанского республиканского общества российских немцев „Wiedergeburt" – "Возрождение“, его бывшим активистам и членам

Четверть века отделяют нас от того достопамятного дня, когда в пенатах рупора нашего национального движения, республиканской немецкоязычной газеты „Freundschaft“ (позже переименованной в „Deutsche Allgemeine Zeitung“), собрались активисты из числа нем-цев, проживавших в Казахстане, чтобы организоваться в общественно-политическую структуру, выработать программу, стратегию и тактику действий в развернувшейся по всему Союзу ССР борьбе за равноправие немецкого народа и восстановление незаконно упраздненной немецкой национальной государственности в стране.

18 июня 1989 года в кабинете главного редактора названной газеты Константина Эрлиха - по его инициативе и под его председательством - были сформированы рабочие органы и руководство этой республиканской организации, выработаны главные стереотипы ее деятельности, которые находились в последовательном и гармоничном созвучии с целями и задачами Всесоюзной организации российских немцев „Wiedergeburt“ – „Возрождение“.

На протяжении целого ряда лет казахстанская республиканская организация шла в авангарде немецкого национального движения, а газета „Freundschaft“ – „Deutsche Allgemeine Zeitung“, преобразованная ее руководством в политическую трибуну нашего народа, достойно и самоотверженно сражалась за его интересы в республике и стране в целом.

Когда, казалось бы, „немецкий вопрос в СССР“ был почти решен: правительством были приняты ряд документов по восстановлению суверенитета российских немцев в рамках национальной государственности в Поволжье, что большинством немецкого народа страны было принято с большим воодушевлением, даже не смотря на изначально провокационную деятельность отдельных лиц, проникших в руководство союзной организации „Wiedergeburt“ – „Возрождение“, настал час, когда судьба государства оказалась на переднем крае борьбы республиканской национальной немецкой организации. Активисты общества „Wiedergeburt“ – „Возрождение“ при полной поддержке доминирующей его части заняли первые ряды защитников государственных интересов.

19 августа 1991 года - вследствие разлагающей общество, отравляющей деятельности так называемой „пятой колонны“ и ее зарубежных подстрекателей-покровителей, наглядно проявившейся постфактум на уровне органов власти государства, в том числе правительства СССР -, в стране чуть ли не была развязана гражданская война. Ни та, ни другая сторона, боровшихся за власть супостатов, не представляли истинных интересов многонационального народа страны, не говоря уже о чаяниях российских немцев. И именно республиканская организация общества „Wiedergeburt“ – „Возрождение“ смело и бескопромиссно пошла в наступление против наймитов политического и финансового оли-гархата, заняла позицию поборника свободы и равенства народов страны.

Но набиравший обороты маховик вакханалии уже не мог быть остановлен: государство развалилось, грязная накипь общества поднялась на поверхность, народ подвержен закрепощению и насилию, которых страна со времен ленинско-троцкистского государственного переворота 1917 года и сталинского террора 1937 года не видывала… Начался исход российских немцев, брошенных на произвол судьбы новыми князьями разверстанной на отрубы великой страны, на алтарь которой их героические предки принесли неисчислимые и беспримерные патриотические деяния и неимовер-ные жертвы…

Руководство республиканского общества „Wiedergeburt“ – „Возрождение“ никогда не лелеяло мысли, что „немецкий вопрос“ в республике Казахстан и России может быть решен на эмиграционной основе, более того оно настойчиво пропагандировало свое убеждение в том, что он может быть решен только в рамках российской государственности, на земле, где наш народ зародился, возмужал, но затем бессовестным образом был оболган и изгнан из своих родных очагов. И тем не менее руководство областных и местных структур самым активным образом включилось в поддержку соплеменников, решивших перебраться на историческую родину.

Казахстан меж тем стал обустраиваться в качестве унитарного государства, в котором действия немецкой диаспоры относительно восстановления немецкой государственности в России уже расценивались как вмешательство во внутренние дела соседней суверенной страны, поэтому руководству Общества предстояло переориентироваться, т.е. отойти от главной составляющей его деятельности, для чего, собственно, оно было создано так называемыми „автономистами“ во главе с Константином Эрлихом, – восстановления национальной государственности, - и найти взаимоприемлемый вариант деятельности в интересах остававшихся в границах казахской республики граждан немецкой национальности. Через несколько лет, когда на постсоветском пространстве все еще свирепствовал безграничный политический и экономический бандитизм, правлением общества „Wiedergeburt“ – „Возрождение“ был найден компромисс: оно объявило о своем вхождении в республиканский Совет немцев республики, созданный несколько лет назад по его же инициативе и из его членов, с тем, „чтобы избежать раскола и двоевластия в немецком национальном движении республики и дать упомянутому Совету возможность без каких-либо помех сосредоточиться на решении ‚проектных‘ экономических и культурных задач, поддерживавшихся Германией, местной немецкой диаспоры в рамках законодательства Республики Казахстан. Видимо, это было правильным решением.

Сегодня, в этот юбилейный день, хотелось бы еще раз вспомнить о самоотверженной, бескорыстной работе казахстанской организации „Wiedergeburt“ – „Возрождение“, ее руководства, бывших активистов и членов, которые воистину, не щадя живота своего, до последнего боролись за национальное возрождение своего народа в бывшем СССР и, в первую очередь, за восстановление автономной Республики в Поволжье.

Мы надеемся и верим, что правда должна восторжествовать и национальная государственность российских немцев будет восстановлена!

Альфред Анзельм, Александр Бахман, Герольд Бельгер, Рудольф Бендер, Александр Бротт, Эльвира и Нелли Бухнер, Иоганн Виндгольц, Эрнст Вольф, Гуго Вормсбехер, Мина Гамма, семья Гартунг, Альфред Гейнце, Валентин Гельцер, Вальдемар Геффель, Генрих Гроут, Юрий Гуммель, Владимир Киль, Виктор Кислинг, Виктор Кляйм, Роберт и Ирина Лейнонен, Галина Лехнер, семья Маурер, Елена и Иван Маурер, Вилли Мунтаниол, Артур Науман, Андрей Обердерфер, Борис Петерс, Андреас Предигер, Адольф и Элла Пфейффер, Андрей Ренде, Яков Франк, Регинальд Цильке, Райнгольд и Амалия Цильке, Александр Шарт, Роза Штайнмарк, Теодор Шульц, Эдуард и Виктор Эрлих, Яков Янцен...

P.S.: Кто еще желает подписать это письмо, обратитесь по адресу: info@rd-allgemeine.de

Александр Шарт и Адольф Пфейффер.

К поздравлению присоединяются: Эльвира Альтергот, Валентина Арндт, Борис Артемьев, Галина Беринт, Эрнст Боос, Йоганнес Браун, Андрей Браун, Бернгард Венкель, Виктор Вагнер, Виктор Гердт, Эдуард Дауберт, Александр Вейц, Эрнст Дик, Петер Франк, Лариса Кнолль, Иван Шелленберг, Давид и Амалия Нойвирт, Фрида Трембач, Елена Рудер, Роза Рис, Лариса Сергеева, Владимир Шехтель, Вальдемар Шпехт, Гермина Вагнер, Вальтер Лейтнер, Владимир Генке, Наталия Райм, Иоганн Энгбрехт...

И мы тоже: Лидия Грамлих, Виктор Горн, Артур Клостер, Вячеслав Набоков, Юрий Суппес, Александр Фитц, Виктор Шмидт, Альфред Айсфельд...

___________________________________________________________________________________________

Портрет  «1953 год – Возвращение»

Он смотрит на меня печально и устало,

Как будто не портрет,  а собеседник мой.

Глазами говорит:  – Привет! – мне для начала.

– Ты видишь, мой земляк, вернулся я живой.

В морщинах всё лицо от холода и ветра.

Не очень молодой, но, видно, не старик. 

Он чудом избежал клочка земли в два метра.

В прищуре карих глаз – отчаянье и крик.

В нарывах кисти рук и сердце на пределе.

От каторжных работ иссяк запас тепла. 

Он был освобождён всего как две недели.

Он в пекле побывал, но не сгорел дотла.

Он не был осуждён, как не был и повинен,

Лишь в паспорте графа  – но это не пустяк. 

Для немцев приговор за подписью – Калинин,

И ты уже никто, и звать тебя никак.

И ссылка, и тюрьма, Карлаги и Гулаги.

Герой, кто уцелел, Герой, кто не дожил.

Есть память на холсте и почесть на бумаге.

Земной поклон всем тем, кто это пережил.

Портрет 1953 года

У него было редкое для российского немца имя – Вениамин.

По воспоминаниям моей  жены и её матери  он появлялся в их доме всего три или четыре раза. Фамилию его они не смогли вспомнить, но мать моей жены говорила, что она была очень короткая – то ли Курт,  то ли Кунц, то ли Кун.

Вениамин был школьным другом моего тестя - члена Союза Художников СССР Анвара Абдулхаевича Назырова. Вместе они учились буквально несколько лет в одной из школ города Иркутска, где до начала 30-х годов проживала вся се-мья Анвара. Волей судьбы и репрессий Советской власти семья Назыровых оказалась в Узбекистане в городе Ташкен-те. Какая-то связь между друзьями всё же существовала, но об этом никто не знал.

Впервые Вениамин появился в Ташкенте в конце 1953 года. Буквально за 10-15 минут перед его приходом Анвар пре-дупредил своих домочадцев, что к нему приехал его друг детства и некоторое время у них поживёт.  Родители Анвара многозначительно переглянулись между собой, но промолчали. Скорей всего, они были обо всём заранее осведомле-ны.

Войдя в дом, Вениамин вежливо поздоровался и попытался улыбнуться. Он был очень худ, даже тощ, жилист и очень бледен. Лицо его было покрыто глубокими морщинами. И хотя они с Анваром были ровесниками, Вениамин выглядел намного старше.  Позже мы узнали, что он много лет провёл в заключении. Поселился Вениамин в летней пристройке, так как этот декабрь в Ташкенте было очень тёплым. Первые три дня его вообще никто не видел. Затем он появился в доме вполне отдохнувший, ел немного, но с аппетитом.

На следующий день он приступил к работе. У него были, как говорят в народе, «золотые руки». Всё, что нужно было отремонтировать, починить, подлатать или построить – всё он привёл в порядок в короткий срок.

Буквально в это же время, за несколько сеансов Анвар написал его портрет. Если учесть, что Вениамин  был пример-но 1918 года рождения, то на картине ему должно было быть всего 35 лет. Исчез он после новогодних праздников также внезапно, как и появился - без предупреждений и прощаний.

Второй раз Вениамин появился в доме Назыровых после Ташкентского землятрясения 1966 года. Так как дом, где проживала семья Анвара был полностью разрушен, Союз Художников Узбекистана выделил ему земельный участок для постройки нового. И когда фундамент под новое жильё был уже залит, откуда ни возьмись, на участке своего друга появился Вениамин. Он оставался и работал на строительстве до тех пор, пока новый дом практически не был закончен. Анвар неоднократно предлагал ему деньги за работу, но Вениамин всегда отшучивался: «Твоя жена Рая так прекрасно и вкусно готовит, а я так много ем, что это ещё мне придётся рассчитываться с вами».

В свободное от работы время он много читал и в основном какие-то научные журналы. Своей семьи и детей у Вениа-мина не было, поэтому он много времени уделял детям Анвара - одиннадцатилетнему сыну Мурату и восьмилетней дочери Джамиле, моей будущей жене. Он играл с ними в футбол, что-то вырезал, мастерил. 

Однажны среди старого хламья, привезённого из разрушеного землятрясением дома, он нашёл неисправный патефон. Вениамин недели две с ним возился, что-то покупал, что-то придумывал сам и наконец собрал электроусилитель для музыкальных инструментов - в то время, когда люди в Советском Союзе об этом не имели понятия. Он вручил его своему другу Анвару, и тот по вечерам развлекал весь новостроящийся район игрой на мандолине. И в этот раз он уехал не простившись.

Был Вениамин у Назыровых ещё один раз, но был проездом, как он сказал, и очень торопился. В этот раз, прощаясь, он очень крепко обнял своего друга, а уходя, всем пожал руки и пожелал удачи.

В то время ему уже было лет за семьдесят. После его отъезда мой тесть, стоя на улице, долго смотрел на синее небо и, утерев катившуюся с правой щеки слезу, прошептал: «Это он проститься приезжал...»

Виктор Гергенредер,

04.05.2016.

___________________________________________________________________________________________________

На смерть воителя

               Незабвенному Герольду Бельгеру,

               другу, сподвижнику, коллеге...

Как гром мне эта весть свалилась с неба,

когда вокруг в разгаре зимний день…

Разверзшейся печали злая тень

умножила народа моего земные беды.

          Она сошла на нас лавиной дерзкой,

          когда на пик ты восходил без лишних слов,

          вершину следующую был взять готов, -

          глаголам супротив - порою мерзким.

С тобой снесен культуры срез огромный –

народа моего, чьим отпрыском ты был.

Варяжской преданностью ты ему служил,

хоть и остался, сосланный, бездомным.

          Ты шел тобою избранной дорогой,

          через метель, степей поволжских джут. -

          В судьбе казахской ты нашел приют, -

          наполненной с твоей одной тревогой…

Ты в стаде не ходил, искал суть правды,

всего себя отдал ты в жертву дня.

Не выдержало сердце у тебя, -

бой оказался для тебя неравным.

          Кипящих чувств огонь жжет мою душу,

          боль сердце гложет; брат, не уходи!

          Твой прерван ратный путь на полпути, -

          наш долг, чтоб не был голос твой заглушен.

Я знаю, быть тебе провестником от рода

российских немцев, с кем шел в смертный бой.

Твои потомки встанут в плотный строй

и имя возродят великого народа!

                                                                                                     Константин Эрлих.

*     *     *

Памяти Герольда Карловича Бельгера

Герольд Бельгер родился 28 октября 1934 г. в г. Энгельсе, умер 7 февраля 2015 г. в Алматы. Казахстанский переводчик, прозаик, критик. Писал на русском и казахском языках. Переводил классиков казахской литературы (Майлина, Мусрепова, Нурпеисова, Кекильбаева и др.), а также российских немецких авторов (Кончака, Реймгена, Ваккер, Ульмер...) на русский язык. Автор ряда романов, нескольких десятков повестей и нескольких сотен литературно-критических работ, в центре внимания которых находится культура казахского народа, а также исторический путь и современное положение российских немцев и их национальная литература.

Герольд Карлович был добрым, отзывчивым, дружелюбным и очень трудоспособным чело-веком. Он родился в 1934 году в г. Энгельсе, в столице АССР немцев Поволжья. В 1941 его вместе с родителями и другими родственниками депортировали в Северо-Казахстанскую об-ласть. Здесь в одном из казахских аулов он жил, учился, закончил казахскую школу и на-столько духовно сблизился и в буквальном смысле породнился с казахами, что и они счи-тают его своим писателем.

В 1958-ом Бельгер окончил филологический факультет Казгоспединститута имени Абая и там же, в 1963 году, аспирантуру. Он с детства мечтал стать писателем и упорно шел к сво-ей цели. Сначала он около года работал литсотрудником в отделе прозы журнала «Жул-дыз», а затем, с 1964-го, перешёл на творческую работу.

Sehr geehrter Herold Karlowitsch,

irgendwie kam ich nie dazu, einen Brief zu schreiben, in dem ich Ihnen all meine Sympathie, Bewunderung und Hochachtung aus-sprechen wollte. Sehr oft spielte ich mit dem Gedanken, Sie ein-mal mit meinen ausführlichen, nostalgisch-ironischen Überlegun-gen aus der Heimat unserer Ahnen zu überraschen, Ihnen zu er-zählen, wie es mir so geht, womit ich mich beschäftige, wofür ich mich interessiere und wonach ich mich sehne. Mein Schweigen hielt lange an, viel zu lange, als es überhaupt verzeihlich ist.

Bei Spaziergängen durch meine neue, schöne Heimatstadt Münster, habe ich mir in Gedanken öfters vorgestellt, wie Sie die-sen Brief dann erhalten und lesen würden. Es vergingen Tage, Monate, Jahre, meine inneren Gespräche mit Ihnen lösten sich aber irgendwann in feinsten Nebelstreifen auf und verirrten sich im Nirgendwo…

Es verflossen anderthalb lange Jahrzehnten. Ich las Ihre Veröffentlichungen in der DAZ, suchte nach Neuerscheinungen, die Ihrer Feder entstammten und freute mich jedes Mal, wenn ich Ihren Namen unter einem neuen Titel entdeckte. In meinem Computer speicherte ich kritische Beiträge, wissenschaftlich-philologische Abhandlungen, Interviews, Auszüge aus den Wer-ken, die mit dem Namen Herold Belger signiert waren. Nach jeder Neuerscheinung fragte ich mich: Wann schafft er es bloß, woher nimmt er die Zeit, um alle Bücher zu lesen und zu rezensieren, an welcher Tageszeit schreibt er seine eigenen Werke, aus denen die Weisheit und die tiefe Philosophie seines deutsch-kasachischen Lebens sprudelt?

Herold Belger - Erzähler, Essayist, Übersetzer, Literaturkritiker und Publizist. Über Jahrzehnte setzte er sich für die Belange der deut-schen Minderheit in der ehemaligen Sowjetunion und insbesondere in Kasachstan ein. Als kritischer Publizist scheute er auch die öffentliche Auseinandersetzung nicht. Belger ist Mitbegründer des kasachischen P.E.N. und Mitglied des Nationalrates für Staatspolitik beim Präsiden-ten Kasachstans.

Herold Belger wurde am 28. Oktober 1934 in Engels im Gebiet Sara-tow geboren, der damaligen Hauptstadt der Autonomen Republik der Wolgadeutschen. Seine erste Muttersprache war Russisch. Als er zu den Großeltern nach Mannheim an der Wolga geschickt wurde, lernte er den dortigen Dialekt, der dem Hessischen ähnelt.

Mit der Deportation der Wolgadeutschen 1941 verschlug es den Sie-benjährigen mit seinem Vater nach Kasachstan, wo er nun Kasa-chisch lernte. Diese drei Sprachen haben seinen Lebens- und Schaf-fensweg entscheidend geprägt.

Verfolgung und Deportation hinterließen auch in Belgers Familie tiefe Spuren. Sein Großvater väterlicherseits starb bereits 1921 an Hunger. Dessen sieben Kinder, darunter auch Belgers Vater, er-lebten die Deportation; alle Onkel kamen in der Arbeitsarmee ums Leben, die Schwestern starben an Folgen der Schwerstar-beit danach.

Durch alle Zellen dringt ein Weh.

Und jäh brach ab Dein Schicksalslauf...

Der Wind stülpt mir den Sinn zuhauf,

summt Trauerweisen,..

      summt Trauerweisen.

Durch alle Zellen dringt ein Weh.

Ich sage Dir: "Mein Freund, ade".

Das Herz stöhnt leise,..

    das Herz stöhnt leise.

          Durch alle Zellen dringt ein Weh.

          Ich sage Dir: "mein Freund, ade".

          Das Herz stöhnt leise,..

               das Herz stöhnt leise,..

                    das Herz stöhnt leise...

                                        Hamburg, den 18.-22.06.2013.

_____________________________________________________________________________________________

18 июля 1932 года на сибирской станции Зима, что в Иркутской области, в семье украинки Евтушенко Зинаиды Ермолаевны (1910-2002), геолога, актрисы, Заслуженного деятеля культуры РСФСР и российского немца - Гангнуса Александра Рудольфовича (1910-1976), геолога, поэтически одаренной личности, родился сын Евгений, которому судьба уготовила стать великим русским поэтом...

Биография

Его отец был геологом, но всю жизнь писал стихи и научил сына любить поэзию. Когда семья переехала в Москву, будущий поэт во время учёбы в школе занимался в поэтической студии. ...Позднее посещал литконсультации издательства «Молодая гвардия». ...Регулярно начал печататься с шестнадцати лет, но началом серьёзной работы Евтушенко считает стихотворения «Вагон» и «Перед встречей», написанные в 1952.

В 1951 поступил в Литературный институт им. М. Горького, собравший в своих стенах целую плеяду будущих поэтов и прозаиков (В. Соколов, Б. Ахмадулина, Р. Рождественский, Ю. Казаков и др.). Позже поэт напишет о них в своих воспоминаниях.

В 1950-е публикует целую серию поэтических сборников: «Третий снег» (1955), «Шоссе Энтузиастов» (1956), «Обещание» 1957) и др. Стихотворение «Хотят ли русские войны», положенное на музыку, стало массовой песней. После опубликования во французском еженедельнике «Экспресс» своей «Автобиографии» (1963) был подвергнут резкой критике. Вместе с Ю. Казаковым уезжает на Печору, живёт на Севере, знакомится с трудом рыбаков и зверобоев. Эта поездка оставила яркий след в его творчестве, породила большой цикл стихотворений, опубликованных впоследствии в «Новом мире» и «Юности» («Баллада о браконьерстве», «Баллада о миражах», «Качка» и др.).

Евтушенко не только был на всех континентах земли, но и написал стихи и поэмы о каждой стране, где побывал. Его имя известно во всём мире. Популярности поэта способствовала и его манера чтения стихов с эстрады.

Грузинская тема занимает особое место в творчестве Евтушенко. Он много переводил с грузинского, писал о Грузии. В 1979 издательство «Мерани» выпустило большой том его стихотворений о Грузии и переводов грузинской поэзии - «Тяжелее земли».

С середины 1960-х, когда им была написана «Братская ГЭС», Евтушенко постоянно обращается к большой поэтической форме. Им опубликовано 14 поэм («Казанский университет», 1970; «Ивановские ситцы», 1976; «Непрядва», 1980; «Под кожей статуи Свободы», 1968; «Снег в Токио», 1974; «Голубь в Сантьяго», 1978; «Мама и нейтронная бомба», 1982, и др.).

Евтушенко начал писать прозу ещё в юности, в студенческие годы. Первый рассказ - «Четвёртая Мещанская» был напечатан в журнале «Юность» в 1959. Через четыре года появился второй - «Куриный бог». В результате нескольких поездок на Кубу родилась поэма в прозе - «Я - Куба», ставшая основой для написания сценария фильма, поставленного в 1964. Деятельность в кинематографической сфере тоже была успешной - фильм «Взлёт» (1979), где он сыграл главную роль (Циолковского), позже целиком авторский фильм «Детский сад» (1984). В 1967 была написана повесть «Пирл-Харбор» и после большого перерыва, в начале 1980-х - повесть «Ардабиола» и роман «Ягодные места», положительно оценённый В. Распутиным.

Е. Евтушенко принадлежит книга «Талант есть чудо неслучайное» (1980), где собраны лучшие критические работы поэта. В 1996 выходит книга-альбом «Дай Бог...», в которую включены последние стихи.

Живёт и работает в Москве. Преподаёт в американских университетах русскую поэзию по собственному учебнику («Антология русской поэзии»).

http://er3ed.qrz.ru/evtushenko.htm

Потеряла Россия

в России

Россию.

Она ищет себя,

как иголку в стогу,

как слепая старуха,

бессмысленно руки раскинув,

с причитаньями ищет

буренку свою на лугу.

Мы сжигали иконы свои.

Мы не верили собственным книгам.

Мы умели сражаться лишь с пришлой бедой.

Неужели не выжили мы

лишь под собственным игом,

сами став для себя

хуже, чем чужеземной ордой?

Неужели нам жить суждено

то в маниловском, молью побитом халате,

то в тулупчике заячьем драном

с плеча Пугача?

Неужели припадочность —

это и есть наш характер,

то припадки гордыни,

то самооплева —

и все сгоряча?

Медный бунт, соляной и картофельный —

это как сон безопасный.

Бунт сплошной —

вот что Кремль сотрясает сегодня,

как будто прибой.

Неужели единственный русский наш

выбор злосчастный —

это или опричнина

или разбой?

Самозванство сплошное.

Сплошные вокруг атаманы.

Мы запутались,

чьи имена и знамена несем,

и такие туманы в башках на Руси,

растуманы,

что неправы все сразу,

и все виноваты во всем.

Мы в туманах таких

по колено в крови набродились.

Хватит, Боже, наказывать нас.

Ты нас лучше прости,

пожалей.

Неужели мы вымерли?

Или еще не родились?

Мы рождаемся снова,

а снова рождаться — еще тяжелей.

Разве же можно,

чтоб все это длилось?

Это какая-то несправедливость...

Где и когда это сделалось модным:

"Живым - равнодушье,

внимание - мертвым?"

Люди сутулятся,

выпивают.

Люди один за другим

выбывают,

и произносятся

для истории

нежные речи о них -

в крематории...

Что Маяковского жизни лишило?

Что револьвер ему в руки вложило?

Ему бы -

при всем его голосе,

внешности -

дать бы при жизни

хоть чуточку нежности.

Люди живые -

они утруждают.

Нежностью

только за смерть награждают.

In der Nacht zum 9. April schlief er friedlich ein. Lili, seine Tochter, die die letzten Tage stets an seinem Bett verweilte, teilte mir mit, dass ihr Vater am Vorabend einen schweren Atem hatte. Gegen Morgen hörte sie plötzlich, dass es ruhig wurde. Sie trat an sein Bett, griff ihn an die auf der Brust zusammengefaltete Hände; er bewegte sich nicht. Sie rief die Krankenschwester, die nur noch das Ableben feststellen konnte... Die Uhr zeigte 20 Minuten vor vier... "Wie brüchig alles Treiben auf Erden ist..." An diese Worte von Johann Warkentin erinnerte ich mich sofort, als ich von seinem Ableben erfuhr... Ich holte das Gedicht, das mir der Verfasser vor Jahren zugeschickt hatte, aus meinem Archiv hervor...

War es, dass der Allmächtige geruhte,

(aus Gründen, die uns unerfindlich bleiben),

die Hunderttausende so unbeschreiblich

gewaltsam zu ertränken in den Fluten?

War’s ein Erweis, wie brüchig alles Treiben

auf Erden ist - der Bösen und der Guten?

Wie ausgeliefert jener blinden Wut

sind wir allesamt, ob gottlos oder gläubig?

Da wuchs ein Wir Gefühl von Land zu Land...

Nicht am Euphrat!

Dort hatten Pseudo-Christen und Moslems

ineinander sich verbissen und metzeln,

würgen weiter unverdrossen...

Die Zahl der Bebens-Opfer hochgeschossen;

die Bombenopfer - täglich fast konstant.

Johann Warkentin

So wie dieses Gedicht, das auf schicksalsprägende Ereignisse zurückgreift, nochmal zeigt, hatte Johann Warkentin stets einen persönlichen Aus- bzw. Weitblick. Er hatte schon immer seine persönliche Meinung, seine eigene Sicht auf Dinge und Geschehnisse. Aufmerksam wurde ich auf diese Eigenschaft des Literaten bereits als Student, indem ich mich während seiner Vorlesung an der Fremdsprachenfakultät des Pädagogischen Instituts Omsk an dem lebendigen Born seiner gediegenen Sprache, seiner menschlichen Intelligenz erquicken durfte.

Es war mir, dem ungeübten Redakteur im Verlag “Kasachstan”, eine Ehre, mit dem Maestro des russlanddeutschen
Nachkriegsschrifttums, damals Literaturabteilungsleiter im “Neuen Leben”,kollegial verbunden zu sein. Ich erinnere mich an eines der ersten Treffen mit Warkentin in Moskau bei dem Literaturseminar der russlanddeutschen Autoren. Er war einer unter so manchen, die für mich bedeutsam waren: Rudolf Jaquemien, Sepp Österreicher, Woldemar Herdt, Andreas Sachs, Woldemar Spaar, Edmund Günther, Viktor Heinz, um nur einige zu nennen, aber es zog mich nämlich zu ihm hin. Ihm zuzuhören, ihn zu befragen, und sogar mit ihm zu diskutieren - (denn man hat ja auch als jünger Mann seine eigene Meinung!) war ein Erlebnis ohnegleichen. Und es gab ja auch wirklich genügend Stoff
durchzusprechen. Ich hatte damals bereits sehr intensiv an der Herausgabe der Anthologie der sowjetdeutschen Literatur gearbeitet. Warkentin hob die Wichtigkeit des Unternehmens hervor. Verhielt sich jedoch skeptisch gegenüber so manchem Anwärter auf die Aufnahme in diese Ausgabe. Besonders eindringlich bestritt er den Anspruch der russischschreibenden Autoren, in der dreibändigen Anthologie aufgenommen zu werden. Ich muss aufrichtig sagen, es war nicht leicht seiner Argumentation standzuhalten. Da unter russischschreibenden Russlanddeutschen einige waren, die von unserer Literatur nicht wegzudenken waren, kamen wir zum Kompromiss, diese doch in die Anthologie aufzunehmen.

Als Verantwortlicher für die Herausgabe dieses großangelegten Werkes schlug ich Johann Warkentin vor, die Auswahl für den dritten Band zu treffen. Er überlegte eine Zeitlang. “Danke”, sagte er. “So unter uns. Es wird wohl nicht möglich sein. Ich habe meine Papiere für die Ausreise abgegeben”.

So erfuhr ich unter den Ersten von dem Entschluss des Maestros, ins Ausland zu gehen. Dafür war damals Mut nötig. Nach Verlauf einiger Zeit habe ich ein geräumiges Postpaket erhalten: Darin war das kostbarste Nachschlagewerk, das es zu jener Zeit gegeben hatte: das Wörterbuch der deutschen Gegenwartssprache, kurz Klappenbach genannt, in mehr als ein Dutzend DDR-Zeitschriften abgedruckt. Es lag ein Zettel dabei. “Dem jungen Kollegen K. Ehrlich zur besseren Handhabung unserer Muttersprache und als Erinnerung an die Zeit unseres Einsatzes für die Fortentwicklung des schlaffen rußlanddeutschen Schrifttums...”

Ich fand noch die Gelegenheit, Johann Warkentin für das einmalige Geschenk telefonisch zu danken und einen glücklichen Weg zu wünschen.

Johann Warkentin, Maestro der russlanddeutschen Literatur, ein beispielhafter Sprachkenner, war er der Wegweiser für zahlreiche Nachwuchskünstler unserer russlanddeutschen Literatur.

Er wurde am 11. Mai 1920 in der Siedlung Spat auf der Krim geboren, absolvierte die Mittelschule, studierte an der englischen Fakultät der Leningrader Universität. Während des deutsch-sowjetischen Krieges war er unter den freiwilligen Verteidigern von Leningrad. Im Jahr 1942 wurde er in ein Zwangsarbeitslager in der sibirischen Taiga der so genannten Arbeitsarmee eingewiesen, wo er bis 1946 "den Sieg mitschmiedete". Nach dem Krieg setzte er sein Studium an der erwähnten Uni fort, arbeitete danach als Lehrer und Inspektor in einer Rayonverwaltung für Volksbildung und demnächst als Hochschullehrer in der Altairegion.

Nach dem Erscheinen der ersten Nachkriegszeitung "Arbeit" ist Johann Warkentin unter den ersten Mitarbeiten dieses
Presseblattes. 1961-1968 arbeitet er an Hochschulen in Kasachstan (Alma-Ata) und Baschkirien (Ufa). In diese Zeit fällt auch seine ehrenamtliche Tätigkeit im Verlag "Kasachstan", in dem seine ersten literarischen Werke publiziert werden. 1963 wird er in den Schriftstellerverband der UdSSR aufgenommen.

Im Jahr 1965 war J. Warkentin Teilnehmer an Delegationen nach Moskau, die sich für die vollständige Rehabilitierung der Russlanddeutschen einsetzten. Von 1968 bis 1981 leitete er die Literaturabteilung in der Zeitung "Neues Leben". 1981, bereits Rentner, siedelte er in die DDR um.

Johann Warkentin ist Verfasser, Herausgeber von zahlreichen eigenen Werken, Lehrbüchern für den muttersprachlichen Deutschunterricht sowie Übersetzungen aus der russischen, kasachischen u.a. Literaturen.



Ende der 90-er trafen wir uns wieder. Silberhaarig, etwas untersetzt von der Last der Jahre, jedoch mit demselben gutmütigem Lächeln im Gesicht und überzeugtem Auftreten... Und erneut erlebte ich Johann Warkentin in seinem Element: bei leidenschaftlicher Verteidigung der deutschen Sprache. Er konnte es nicht fassen, wieso die Aussiedler, die dem Verbot der Muttersprache nun entgangen sind, so nachlässig sich zu ihr hier, in Deutschland, verhalten... Wir unterhielten uns und ich stellte fest: Die Achtung vor der deutschen Muttersprache war und bleibt seine Berufung: “Ob das reale Deutschland so ist, wie einst in der Ferne erträumt, oder sonstwie geartet - wir werden dieses Land nicht ändern! Unsere einzige und dankenswerte Glücksverheißung ist und unsrer Wünsche sehnlichster, restlos aufzugehen in dem heimatlichen Kulturkreis, aus dem das Schicksal unsre Vorfahren einst weggeführt hatte oder vertrieben.”

So war Johann Warkentin, so wollte er bleiben: unendlich treu seiner Lebensbestimmung, aufopferungsbereit - wie damals 1965 unter seinen Kollegen-Autonomisten, die ihre Kariere und ihre Freiheit aufs Spiel setzten, um für ihr unterdrücktes Volk die Gleichberechtigung zu erlangen, - und ...immer persönlich, einmalig... Und nämlich so war er uns symphatisch!

+++

24. April, 13 Uhr Berlin, Biesdorfer Friedhof, Weg 10. Hier wurde Johann Warkentin, der bekannte russlanddeutsche Literat, Vorkämpfer für die Befreihung seines Volkes vom Joch des Bolschewismus, ein Mensch von Format, unser Freund und Maestro zu Grabe getragen. Hier hat sein unruhiger Geist, sein unerschöpflicher Lebensmut und sein aufopferungsreicher Einsatz für die Gerechtigkeit neben seiner Frau Lili seine Ruhe gefunden.

Seine Kinder - Lili und Alex, Verwadte, Freunde, Vertreter der Öffentlichkeit, Liebhaber seines einmaligen schriftstellerischen Talents nahmen Abschied vom Vater, Freund, Lehrer und Kampfgefährten.

„Wir sind heute hier zusammengekommen, um einem Menschen das letzte Geleit zu erweisen, der an der Wiege des russlanddeutschen Schrifttums der Nachkriegszeit gestanden hat“, sagte Viktor Kleim unserem Berichterstatter. „Johann Warkentin war unter den Ersten, der als Folge von barbarischen Verleumdungen der zu Boden gerungenen russlanddeutschen Kultur – der Literatur im Besonderen -, unter die Arme gegriffen hatte. Wie viele russlanddeutsche Literaturschaffende hattte er mittels Rat und Tat aus der Taufe gehoben. Wie vielen Musenfreunden hatte er den richtigen Reim gewiesen, um ihnen zu verhelfen, den eigenen Pfad im Dickicht der Wortkunst einschlagen...“

In einer feierlichen Zeremonie im Kapellenhaus verlas Edgar Warkentin, der Neffe des Verstorbenen, eine geistesgeladene Predigt: Ungeachtet dessen, dass der Tod stets unerwartet kommt, müssen wir darauf vorbereitet sein. Das beweist abermals, dass alles in Gottes Hand liegt. Johann Warkentin war ein frommer Mensch, mit einem großen offenen Herzen für den Nächsten. So wird er auch in unseren Herzen weiterleben...

Eine gut auf einander abgestimmte Chorgruppe illustrierte die Ausführungen des Gesitlichen mit einem sanften geistlichen Gesang. Aus der Kapelle wurde der Leichnam von Johann Warkentin von einem Trauerzug zu Grabe getragen.

Frau Rita Danitz, Aktivistin der Landesgruppe Berlin der Landsmannschaft der Deutschen aus Russland, an deren Gründung Johann Warkentin maßgeblich beteiligt war, betonte in ihrem Abschiedswort neben den geseellschaftlichen Aktivitäten des Verschiedenen auch sein beneidenswertes schöpferisches Talent. Seine Gedichte, Sonettekränze, literarkritische Aufzeichnungen gehörten zum unwegzudenkenden Bestandteil des russlanddeutschen Schrifttums.

Mit Worten, voller großer menschlicher Wärme, wandte sich an die Versammelten Frederike Schulze, ehemalige Aussiedlerbeauftragte der evangelischen Kirche Berlin. Sie rief in Erinnerung die großen Verdienste Johann Warkentins bei der Unterstützung der geistig-kirchlichen Tätigkeit, seinen Einsatz für eine erfolgreiche Integration der russlanddeutschen Landsleute in der Bundesrepublik. Die alljährlichen Tage der Russlanddeutschen in Berlin seien auf Anregung von Johann Warkentin entstanden...

Benommen und tief erschüttert blickte die Trauergemeinschaft auf den Sarg, der langsam im Schoß der Mutter Erde versank. Erde zu Erde... Asche zu Asche... Staub zu Staub… Ein letztes unhörbares Bekenntnis erklang aus dem Munde der Anwesenden: Wir bewahren Dein Andenken in unseren Herzen, ruhe sanft.

Konstantin Ehrlich

Memento mori



                 Zum Abschied von Johann Warkentin

Ade, Maestro, hör
dies Wort, mein Freund.

In dieser Trauerstund ich denk,
was mich erfreut

an deinem Tatendurst
und Lebenskampf,

den du geführt dein reges
Leben lang.

Du warst der Wahrheit stets
auf heißer Spur, -

dies war der Hauptsinn
deiner rührigen Natur.

Dein Trieb zur Wahrheit war
im Kampf dein Degen,

ade, mein Freund, ade,
mit Gottes Segen...

Wie mannhaft gingst du
deinem Tod entgegen -

ein tapfrer Sohn
von russlanddeutschem Stamm,-

Größtmögliches in deinem Leben
dir gelang,

im Kampf, den stritts du
stoisch und verwegen.

Von Trudarmeefron wirst du
träumen kaum,

beim Kommandanten brauchst dich
nicht zu melden,

Polit-Korrekte lassen
blödes Schelten. -

Dies alles bleibt für dich
ein böser Traum.

Du bist erlöst, Maestro,
lebe wohl.

Du gehst dorthin,

wo lichte Nächte scheinen,

wo der Allmächtigkeit
kein Rahmen wird gesetzt.

Wir haben hier zu tun,
wo unser Alltag - hohl,

wo unsre Herzen
nach der Freiheit weinen,

wo Russlanddeutsche man
durch alle Welten hetzt...

Wir aber geben unsren Kampf
nicht auf -

wir schwören dir's, hier allesamt
zuhauf...

Ade, mein Freund. Im Schoß
der Ewigkeit

du findest neues Leben,
frei von Leid.

Dein Name wird erleuchten
manch Kapitelteil

des russlanddeutschen
Kampfes gegen Barbarei.

Du bleibst in unsrem Herzen,
unsrem Sinn!

Vor dir sich auftut
rühmlicher Beginn.

Nach gut erfülltem Lebenswerk
mit Heilands Segen

gehst du dem neuen
Firmament entgegen...

                           Konstantin Ehrlich

 
 
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Автор: Надежда Рунде 
  

Сборник стихотворений Роберта Лейнонена «Тебе писал я строки эти...» мне прислал совсем недавно в канун девяностолетия автора известный издатель Роберт Бурау. Сборник состоит из пяти глав: «Дорогу через смерть забыть нельзя», «Я не могу молчать», «Времена года», «Горы далёкие, горы туманные», «Лирика».

На обложке рисунок автора стихов под названием «В ссылке»: два силуэта – мужчины и женщины – втиснуты автором в серое холодное пространство жизни. Мужчина сидит в задумчивости, а в крохотное тюремное окошко льётся свет, как чудо, выплёскивая навстречу его взору хрупкий женский образ любимой. Только этот неугасимый свет, свет любви, способен дать силы пережить тяжёлое время ссылки: «В самые трудные жизни минуты грезился женский мне лик...» (стихотворение «Женщинам»).

Неслучайно в сборнике много стихов о любви – такой сильной, что от неё нельзя, невозможно отступиться несмотря на то, что и в ней так много терзаний, сомнений, боли и грусти, и почти всегда энергии смятенной, воспламеняющей, как, например, в стихотворении «Пожар»:

Когда внезапно вспыхивает пламя,
когда пожар и времени так мало –
не знаешь, что схватить! Теряешь память...
Найти бы главное – спасаешь, что попало...

Когда пожар в сердцах у нас пылал,
и времени смертельно было мало,
метались мы в огне... Как много не сказал!
Найти не мог я слов... и ты... молчала...

Стихи «Наш дом», «Гладиолоусы», «Не вернусь», «Женщинам» и многие другие обнажают перед нами целый мир надежд, восторгов, восхищения, скрытых в казалось бы суровом сердце мужчины.

Также особое внимание обращают на себя главы: «Дорогу через смерть забыть нельзя» и «Я не могу молчать». В них Роберт Лейнонен предстаёт перед читателями как поэт, влюблённый в свой народ, и гражданин. Неслучайно во вторую главу включены переводы с немецкого стихов Эрны Гуммель «Тебе, родимый мой язык» и Вольдемара Гердта «Матери дитя родное» и «Восьмистишья». В собственных стихотворениях Роберта Лейнонена, тематически посвящённых трагическому излому судьбы немецкого этноса в СССР во время Второй мировой войны, таких как «Рюкзак», «Отец», «Трёшка» мысль поэта удивительно крупна и исторична. Вот как, например, рассказывает автор о выселении немцев из города во время блокады Ленинграда:

«Труп скрюченный отца,
лежащий под столом
в замёрзшей комнате
с растерзанным окном...»



«Отец уже ушёл, он на другом вокзале!
Повестка ни к чему – вы с нею опоздали...
Спи, папа, – не читай бумажку эту!
Я принял от тебя наследства эстафету...»

Тема эстафеты поколений звучит и в другом не менее ярком стихотворении «Рюкзак», построенном на диалоге старика-немца, человека пожившего, сполна испившего чашу горькой судьбы и беззаботного юноши:

«Идёт старик. Несёт рюкзак.
Дугой согнуло. Вот чудак!
- Скажи, папаша! В чём нужда
таскаться с ним туда-сюда?»

Так возникает исповедальный разговор, свидетелем которого становится читатель. Лирический герой говорит
открыто, рассчитывая на отклик:

«Тащил рюкзак пятнадцать лет
по ссылке, всё продув.
И лишь за то, что бабкин дед –
немецкий стеклодув».

И далее – кульминация, взывающая уже к народной памяти и совести:

«Пусть люди знают, что и как –
не зря же я тащил рюкзак,
и сотни тех, чей скорбный путь
вдруг оборвался где-нибудь».

Автор обладает высокой техникой стихосложения. Произведения этих двух циклов отличают сильные рифмы и чёткий ритм. Богатый словарный запас, выбор «нужных слов» позволили ему создать яркие, зримые образы, которые вырастают в сознании читателя как бойцы на параде, чеканящие шаг за шагом в сердце и душе читателя. Пронзительность – основное свойство этих произведений.

В стихотворении «Трёшка» зримо воссоздана картина будней трудармейцев:

«...Колонна серая тащилась трактом в лагерь.
Закончен день и трудармейцев труд.
Опять в тайге понахватались влаги,
одежда инеем покрылась на ветру».

«На лоб ушанку драную надвинув,
в шеренге с краю плёлся паренёк.
Измотанный, худой, сутуля спину,
в опорках шлёпая, он шёл, не чуя ног...»

Это стихотворение о расстрелянном в трудармии молодом парне, российском немце лишь за то, что увидев на обочине дороги деньги, смятую трёшку, хотел её поднять. Автор удивляет точностью поэтических штрихов и передаёт во всей правдивости беспощадность палачей:

«Ртом перекошенным, хватая воздух в муке,
прошитый пулями, мальчонка вскинул руки...
И, рухнув, соскользнул по липкому кювету...
Ещё один безвестный канул в Лету...»

Не случайно то, что книга этих стихов издана в год 70-летия со дня изгнания российских немцев во время Второй мировой войны из мест компактного проживания. Выход в свет этого сборника – событие, значение которого трудно переоценить. И признательными за это мы должны быть супруге автора Ирине Лейнонен и издателю Роберту Бурау, пополнившему библиотеку российско-немецких авторов новым весомым изданием.

P.S.: Очерк публиковался в „Deutsche Allgemeine Zeitung“, Алматы, 02.09.2011; в „Контакт-Шанс“, Кёльн, 21.11.-27.11.2011; в „Deutsch-Russische Zeitung“, Аугсбург, № 11 (47) 2011 г..



Прислала Ирина Лейнонен

Johann Warkentin - führender russlanddeutscher Schriftsteller, war ei­ner der letzten Mohikaner in der russlanddeutschen Literatur des Neubeginns in der Nachkriegszeit - glänzender Stilist, Dichter bzw. Nachdichter, Journalist und Literaturkritiker...

Über fünfzig Jahre stand er im Dienst der russlanddeutschen Literatur und hatte eine ganze Reihe von Büchern veröffentlicht - darunter auch die in Deutschland erschienenen Publikationen„Rußlanddeutsche Ber­lin-Sonette" und seine „Geschichte der russlanddeutschen Literatur aus persönlicher Sicht“, die 1999 von der „Landsmannschaft der Deutschen aus Russland“ herausgegeben wurde. Seine „Nachdichtungen: „Höhepunkte der russischen Lyrik“ war eines der ersten Bücher im Burau Verlag (hrsg. 2000), dem etwas später sein Buch „Übersetzers Frust und Leid“ (2001) sowie seine gesammelten Versen „Spuren im losen Sand“ (2005) folgten, die zu seinem 85. Geburtstag erschienen.

Elf Jahre - bis zur Übersiedlung nach Deutsch­land (Ostberlin, 1981) - war er Literaturredakteur der deutschsprachigen Moskauer Zeitung „Neues Leben". Sein kul­turpolitisches Engagement ist einmalig, seine Lie­be zur Muttersprache auch. Er war einer der ersten Russlanddeutschen, die in der Nachkriegszeit unter den schwierigsten Bedin­gungen sich für die Wiederbelebung des deutschen Schrifttums in Russland einsetzte.

Auf der Krim geboren, in Leningrad Anglistik vor und nach Arbeitslager studiert, wurde er Sprach­lehrer im Altai. Mit 36, als er hörte, dass in Barnaul die erste deutsche Nachkriegszeitung„Arbeit" mit gnädiger Erlaubnis der Lan­desväter erscheinen durfte, sattelte Johann Warkentin zum Redakteur um.

„Ich war wie verrückt. Ich musste einfach dabei sein. Ich stieg in die Journalistik und in die Litera­tur mit 20 Jahren Verspätung ein, habe in diesem Alter auch alle literarischen Kinderkrankheiten mit­gemacht", erzählte er. "Die Arbeit als literarischer Berater in der neuen Zeitung machte Spaß. Eines glühenden Sommertages landete Ernst Kontschaks erste Reportage aus dem eisklirrenden Norilsk auf dem Tisch, es meldete sich Victor Klein aus Novosibirsk, Sepp Österreich aus Tomsk, Friedrich Bolger und auch viele frischgebackene Schreiber, und die Flut von Gereimtem wurde fast zur Plage."

Die Redaktion der „Arbeit" „entartete" aber auch zur "Brutstätte" ganz abwegiger Aspirationen (in einer von den vier Redaktionsstuben wurde über Autonomie getuschelt, ein Brief nach Moskau ge­schrieben) und bald wurde die gesamte Redaktion geschlossen und die Stammleser am 1. Mai 1957 an die neugegründete Moskauer Wochenzeitung „Neues Leben" weitergereicht. Chrusthtschows „Tauwetter", die Rehabilitierung einiger zu Unrecht verbannten Völker, der Glaube an das Gerechtigkeitsprinzip weckte in einer Grup­pe von russlanddeutschen Intellektuellen die Illusi­on, dass die deutsche Autonomie wiederhergestellt werden könnte (dieser Versuch ist auch vierzig Jah­re später gescheitert).

Johann Warkentin war ab 1956 in der damals streng verpönten Autonomie-Bewegung aktiv. Für ihn war klar: politische Selbstverwaltung wird der Erhalt der deutschen Sprache und Kultur immer schwieriger und die Russifizierung immer wahrscheinlicher werden. Er nahm diesen ungleichen Kampf auf, machte ihn zu seinem Lebensinhalt. Ein Deutscher in Russland, der sich für das Deutschtum offen einsetzte, war verdächtig, wurde nicht nur von den Kollegen schief angese­hen, sondern auch auf Schritt und Tritt bespitzelt.

Seiner großen Liebe - der deutschen Sprache - blieb Johann Warkentin trotzdem treu. Er landete für 8 Jahre in Alma-Ata, machte beim deutschen Rundfunk mit, sang begeistert in einem neu gegründeten deutschen Chor mit, wurde Lehrstuhl­inhaber für Fremdsprachen bei der Akademie der Wissenschaften und Mitglied des Schriftstellerver­bandes der UdSSR. Zu dem Zeitpunkt hatte er den Gedichtband „Lebe nicht für dich allein" (1966) mit seinen Gedichten und Nachdichtungen herausgege­ben, später ein literaturkritisches Büchlein „Kriti­sches zur sowjetdeutschen Literatur" (1977). Er hat über eintausend Nachdichtungen gemacht, die im „Neu­en Leben" und teils im Gedichtband
„Gesammel­tes" (1980) im Verlag „Progress“ erschienen.

Wovon handeln diese Verse? Davon, wie ein Russlanddeutscher dieses unfertige Land, die Halbhauptstadt, sich selbst und seinesgleichen sieht. Recht eigentlich: Russlanddeutsche – woher? wohin? (Ein Buch mit diesem Titel erschien 1992 in Moskau und wurde später noch mal im Robert Burau Verlag neu verlegt). Von der Anlage her sind die einen Stücke erzählerisch, bis hin zu Momentaufnahmen, die anderen eher meditativ. Die meisten klingen herb, manche auch bitter, doch eindeutig musste aus dieser Tonart das Bekenntnis zu Deutschland, die Liebe zur Muttersprache herauszuhören sein.

Nachdem er sich 1965 der ersten Autonomie-Bittstellerdelegation nach Moskau anschloss, wie­derholten sich die Schikanen am Arbeitsplatz ge­nauso wie früher in Barnaul. Seine Lage war brenzlich. Auf alle Bewerbungen kamen Absagen, bis er endlich nach einer Zwischenlandung in Ufa im Mai 1969 eine Einladung von Redaktion der Zeitung „Neues Leben" bekam. Dies waren seine produk­tivsten Jahre.

Aber auch als Rentner führte er ein Leben ohne Rast und Ruh. In die DDR übergesiedelt, machte er Nachdichtungen für die Zeitschrift „Sowjet­literatur". Als die Berliner Mauer fiel, war Johann Warkentin derjenige, der sich für die Gründung der Landesgruppe Berlin der Landsmannschaft der Deutschen aus Russland einsetzte und unermüdlich für die Belange der Spätaussiedler in den neuen Bundesländern stritt. Sein umfangreiches Wissen und seine literarischen Erfahrungen gab er an die jüngere Literatengeneration weiter. Er redigierte die ersten zwei Ausgaben des Almanachs „Wir selbst- Rußlanddeutsche Litera­turblätter", wurde zum Vorsitzenden des Arbeits­kreises der Autoren bei der Landsmannschaft der Deut­schen aus Russland gewählt. Von besonders großer Bedeutung sind die Werkstatthefte „Einmaleins des Schreibens", durch die er als Redakteur den Literaturbetrieb unserer kleinen schöpferischen Gruppe mit großem Engagement förderte. Gleichzeitig hielt Johann Warkentin Vorträge in Englisch und Deutsch, nahm an Lesungen russlanddeutscher Autoren teil. Im Mai 1998 wurde er vom Literaturkreis nach Bonn eingeladen, um den Kulturtagen der Deutschen aus Russland beizuwoh­nen - er war schon längst selbst zum Teil dieser Kul­turgeschichte geworden.

Die Zuhörer waren begei­stert von seinem glänzend ausgeführten Vortrag über die Geschichte der russlanddeutschen Literatur. Johann Warkentin - temperamentvoll und manchmal auch stur - war kein pflegeleichter Mensch. Mit seinem ganzen Leben hat er sich das Recht auf seine eigene Meinung erkämpft, sei es seine Sicht der Vergangenheit oder die kulturelle und politische oder sprachliche Situation der Aussiedler in Deutschland.

„Ich bin zu alt, um zu lügen“, wiederholte er im­mer wieder, wenn er einigen Funktionären seine unverblümte Meinung sagte. Und sein Tadel hatte ge­nau so ein großes Gewicht wie sein Lob. Johann Warkentin war eine Lichtgestalt der russlanddeutschen Literatur, er konnte sich messen mit den Einheimischen und scheute keine Auseinandersetzungen, wenn es um sein Heiligtum ging, die deutsche Sprache. Er kämpfte bis zuletzt gegen Ungenauigkeiten, Anglizismen für eine präzise, schönere Ausdrucksweise und war für die jüngeren Autoren ein strenger, aber gerechter Lehrer.

Agnes Gossen

Известный педагог, первоклассный специалист по новейшей отечественной литературе и культурологии, действительный член Петровской академии наук и искусства, член СП России, автор целого ряда книг по литературоведению и литературной критике, а также более сотни солидных литературно-критических статей, опубликованных в периодической печати и научных изданиях...

Вместо эпитафии

Угасла свеча, освещавшая мрак

И истины путь указуя заблудшим.

Угасла свеча, но остался маяк -

Слово писателя, ставшее сущим.

Жизнь человека - полет кометы:

Сгорает комета, след остается...

Смерть - уравниловка!? - Это наветы,

Посмертная слава не всем достается.

Есть люди - эпоху собой знаменуют,

Лео Герман - творец! Он один из них.

Прожил писатель жизнь не простую:

Горя чрез меры, лет много лихих.

Жизнь испытаньем таланты питает,

Ведет их к вершинам заснеженным,

От жара сердец их снега эти таят,

В долину сбегая ручьями вешними.

Пейте же люди воду хрустальную,

Согретую сердцем таланта творящего!

Молитесь за душу его благодарную,

За утверждение Слов его вящих.

                                      
                                         Александр Приб

Виктор  Фогт

Сейчас я уже не могу точно припомнить, когда именно произошла наша первая встреча. Я был чист, как молитва ребенка. Было детство... Отец насыпал мне в карман горсть пшена и мы шли к вокзалу кормить голубей. Так было у нас заведено, со времён моего деда Альфреда. Отец садился за столик открытого привокзального кафе. Официант приносил ему кружку золотистого пива, с нахлобученной белой шапкой пены и свежую газету. Сюда приходили многие горожане: с детьми, внуками, семейными стайками, в одиночку. Привокзальные скверы с фонтанами, кафе, ресторан, торговый ряд, небольшой детский городок, были идеальным местом отдыха. Можно поглазеть на суету уезжающих и приезжающих, поговорить о футболе и политике, выпить пива или кофе, пообщаться с приятелями или побыть одному. Места всем хватало. Отец отпускал меня на волю к голубям, которые были почти ручными и клевали зерно прямо с моих ладошек. Мы погружались в уют и теплоту привокзальной идилии, спокойствия и тишины, которую лишь изредка нарушали свистки кондукторов, паровозные гудки да лязг вагонных буферов. Но это были естественные звуки, признаки жизни вокзала, его дыхание, его пульс. Так проходило, а вернее, неслышно протекало время. У меня кончался голубинный корм и практичные птицы теряли ко мне интерес.