III. С Робертом Лейноненом мне довелось встречаться, беседовать неоднократно. Мне импонировали его скромность и интеллигентность. Я чувствовал
созвучие наших душ, патриотических аккордов в нашем творчестве. Моя очередная встреча с литератором состоялась в Москве во время конференции общества „Возрождение“. В своем дневнике за 17-18 января
1990 года он запишет: „…17 января 1990 г. День прошёл более спокойно, но также без надежд на будущее. Разговаривал с Яковом Фишером (замдиректора Немецкого драмтеатра в Алма-Ате). …Он обещал вызвать
меня в Алма-Ату на Фестиваль… 18 января 1990 г. Последний день конференции. Зачитали решение. Айрих собрал коммунистов и написал обращение в ЦК КПСС с просьбой принять делегацию ветеранов партии. Я
беседовал с Эрлихом, гл. редактором ‘Фройндшафт‘ (Алма-Ата). Он просил присылать любые материалы для публикации в газете: по вкладу немцев в различных областях, фотографии Смоленского лютеранского
(немецкого) кладбища, памятников архитектуры.“
Видимо, обещание Яков Фишер сдержал и Р. Лейнонен принял непосредственное участие в фестивале Республиканского Немецкого драмтеатра, проходившем в Алма-Ате с 23 февраля по 2 марта 1990 года. „Я
…приехал с выставкой своих картин, …отдал свои подготовленные снимки в редакцию «Фройндшафт», а заодно узнал, что полученный мною гонорар был за мой перевод на русский язык стихотворения В. Гердта
„Осина“, - вспоминал Роберт Адольфович. - … 26 февраля 1990 г. в Доме литератора состоялся очень интересный и острый разговор «Проблемы развития национальной драматургии» с участием драматургов,
писателей, критиков. Я был здесь как поэт. Рассказывал о блокаде и читал свои стихи. А 28 февраля в 10 утра мы собрались в редакции „Фройндшафт“ на прессконференцию, так называемую встречу с
творческой интеллигенцией и с представителями средств массовой информации. Меня же усадили в президиум как представителя Ленинграда. Выступали очень многие, каждый со своей болью…“.
Помню, Роберт Лейнонен прочитал тогда свое совсем свежее стихотворение „Трешка“ - фрагмент злосчастных трудармейских буден – по рассказу очевидца:
Святую заповедь читая в наставленье,
без устали твердили перед строем:
шаг вправо-влево - без предупрежденья
приказано стрелять по нам конвоям.
...Колонна серая тащилась трактом в лагерь.
Закончен день и трудармейцев труд.
Опять в тайге понахватались влаги,
одежда инеем покрылась на ветру.
Доходим мы в фуфайках-душегубках.
Охрана - та в овчинных полушубках.
Контраст во всём необычайно яркий:
для немцев, например, немецкие овчарки.
На лоб ушанку драную надвинув,
в шеренге с краю плёлся паренёк.
Измотанный, худой, сутуля спину,
в опорках шлёпая, он шёл, не чуя ног.
Вдруг вижу, брошена - случайно ль, понарошку? -
там, на обочине, зелёненькая трёшка!
Я обомлел... мне всё страшней...
Мальчишка увидал, рванулся и - за ней!..
Та-та-та-та! - сухой плевок из автомата
и яркий всплеск отборнейшего мата...
Ртом перекошенным, хватая воздух в муке,
прошитый пулями, мальчонка вскинул руки,
взметнулся над заснеженной дорожкой,
простёрши к небу кулачок с зажатой трёшкой,
и, рухнув, соскользнул по липкому кювету...
Ещё один безвестный канул в Лету...
С 21 по 27 октября 1990 г. в Алма-Ате проходил 2-й Всесоюзный фестиваль немецкой культуры и искусства, организованный Немецким драмтеатром в лице Я. Фишера – зам. директора, газетой
„Фройндшафт“ и Алма-Атинским немецким культурным центром в моем лице – т.б. гл. редактора и, соответственно, председателя, а также коммерческих структур, действовавших под эгидой Немецкого
культурного центра в лице Г. Энгеля и В. Гельцера, а также Научно-методическим центром народного творчества КазССР в лице директора В. Айгараевой. Огромная помощь в проведении Фестиваля приходится на
долю многочисленных помощников из членов общества „Возрождение“, „Немецкого культурного центра“, культработников и волонтеров. Имена всех здесь перечислить невозможно, но некоторых я всё-таки назвать
должен: Розе Штайнмарк, Александр Гаан, Христиан Дриллер, Андреас Гартунг, Герольд Бельгер, Яков Гернер, Рудольф Маурер…
Этот фестиваль вошел в историю культурной жизни нашего народа как грандиозное событие, участие в котором приняли 76 творческих коллективов страны и несколько десятков представителей нашей
творческой когорты: литераторов, художников, актеров, журналистов… В общей сложности 1 625 человек.
Принимал участие в этом фестивале и Роберт Лейнонен. „Я снова оказался в Алма-Ате, - писал он в своих воспоминаниях, - …на 2-м Всесоюзном фестивале немецкого самодеятельного творчества. Отдал
Эрлиху целую подборку своих стихов. На прессконференции „Фройндшафт“ 26 октября выступал о своей работе по переписи Смоленского кладбища и читал стихи «Склепы» и «Мир праху твоему». И велико же было
моё изумление, когда в дни фестиваля я раскрыл газету и увидел своё стихотворение «Храм тела, храм души, храм духа…», посвящённое памяти немецкого архитектора А.Л. Витберга, строившего первый храм
Христа Спасителя на Воробьёвых горах в Москве. Как ни странно, но именно „Фройндшафт“ публиковала мои стихи и немало! За это ей и её тогдашнему гл. редактору Константину Эрлиху моя особая сердечная
благодарность не только как от читателя, но и от автора. И я не без удовольствия отмечаю, что мои вещи печатаются как в сегодняшней DAZ („Deutsche Allgemeine Zeitung“ – ред.), так и у её бывшего гл.
редактора в „Дипломатическом Курьере“ („Russlanddeutsche Allgemeine“ – ред.) в Гамбурге.“
IV. В культуре российских немцев Роберт Лейнонен представлен крупным планом в трех авторских ипостасях: он - литератор, историк и художник-живописец. Им написаны десятки картин,
разных по художественной значимости, выполненных различной техникой: акварелью, тушью, карандашом, фломастером и даже шариковой ручкой… Обьекты его произведений – ленинградские пейзажи, этюды,
натюрморты, портреты – большей частью - женские. Нет, женщина – суть не объект, а конкретный субьект его художественного творчества - мироощущения и жизневосприятия, существовавшая или существующая,
благодаря его картинам, в реальном времени и реальном пространстве. Именно она суть его рефлект‘орное сопереживание и его неисчерпаемое вдохновение. Своими лучшими картинами Роберт Адольфович считает
портреты „Изабелла“ („Isabella“), „Страстный взгляд“ („Leidenschaftsblick“) и „Вечерний сумрак“ („Abenddämmerung“). Полагаю, что с этим заключением можно согласиться. Но мне импонируют также и
некоторые его непринужденные графические работы – как то иллюстрации к собственным изданиям. Свои персональные выставки он организовывал в опорных точках своей биографии: в
Ленинграде-Петербурге, Приозерске, Копейске, Челябинске, Москве, Алма-Ате, в германских городах Веймаре, Эрфурте, родном городе Лауше и др.
Грандиозность научных изысканий Роберта Лейнонена нашла воплощение в главной работе его жизни - в соавторстве с Эрикой Фогт, на что я уже указывал в начале этого повествования: „Deutsche in St.
Petersburg. Ein Blick auf den Deutschen Evangelisch-Lutherischen Smolenski-Friedhof und in die europäische Kulturgeschichte“ („Немцы в Санкт Петербурге. Смоленское лютеранское кладбище в истории
европейской культуры“). удостоенной в 2000 г. Анциферовского диплома Международного благотворительного фонда спасения Петербурга-Ленинграда, Балтийского гуманитарного фонда и Музея истории
Санкт-Петербурга, символизирующий краеведческий знак качества сей работы. Между прочим, замечу, что одно время председателем жюри был руководитель Союза краеведов России, сын полярника Отто Юльевича
Шмидта, академик, историк и этнограф Сигурд Оттович Шмидт (15.05.1922-22.05.2013), с которым я был лично знаком и состоял в длительном контакте.
Историческая и научная значимость этой работы неоспорима. Более того, она носит еще и прикладной характер, так как наглядно демонстрирует место и роль российских немцев в советской и российской
истории, свидетельствует об их громадном вкладе в становление и развитие Государства Российского, о многовековом тесном и плодотворном сотрудничестве Германии и России. Уместно будет, вероятно, здесь
еще отметить, что отрывки из этого исследования апробировались в моей газете, в "Дипломатическом Курьере / Russlanddeutsche Allgemeine Zeitung", на что ссылается и сам автор: № 10 (60), 25.10. -
25.11.2003 г.
Интересны размышления и заключения Роберта Лейнонена в работе „Лирика Генриха Гейне на русском языке“. Как дипломированный филолог, переложивший не мало лирических и прозаических - художественных,
как и научных - текстов с русского языка на немецкий и - наоборот, считаю абсолютно правильным его исходный постулат, что „вникнуть в проблему перевода …может только человек, владеющий хотя бы двумя
языками. Людям, которые знают только один язык, этого вообще не понять, а тем, которые владеют несколькими языками и не пробовали своих сил в переводах или не пытались сравнивать подлинник с
переводом с известных им языков, тоже многое покажется неожиданным и удивительным. Читатель ведь с подлинником, как правило, не имеет дела. Он читает и воспринимает перевод как самостоятельное
произведение, и если оно хорошо звучит, доступно, поэтично, понятно - значит, хорошо! А соответствует ли оно подлиннику или нет - читателя уже не волнует. Так что многое отдано на откуп переводчику и
рецензенту, если таковой есть. Но ещё более сложным является перевод поэтических произведений.“
Так, анализируя нижеприведенное стихотворение Генриха Гейне „Ein Fichtenbaum steht einsam…“ в переводе Михаила Лермонтова,
Ein Fichtenbaum steht einsam 7 На cевере диком cтоит одиноко 12
Im Norden auf kahler Höh’. 7 На голой вершине
cоcна, 8
Ihn schläfert; mit weißer Decke 8 И дремлет, качаяcь, и cнегом cыпучим 12
Umhüllen ihn Eis und Schnee. 7 Одета как ризой она. 8
Er träumt von einer Palme, 7 И cнитcя ей вcѐ, что в пуcтыне далѐкой
– 12
Die, fern im Morgenland, 6 В том крае, где
cолнца воcход, 8
Einsam und schweigend trauert 7 Одна и груcтна на утѐcе горючем 12
Auf brennender Felsenwand. 7 Прекраcная пальма раcтѐт.
8
Роберт Адольфович замечает: „слов нет - стихотворение у Лермонтова получилось хорошее, красивое, поэтичное. Но это не Heine... По сути дела, это самостоятельное стихотворение. Лермонтов, растянув
строку с семи слогов до двенадцати, естественно, кое-где был вынужден добавить слов, которых у Heine вообще нет. Например: ‘на севере диком...‘, ‘дремлет, качаясь‘, ‘снегом сыпучим‘, ‘в пустыне
далѐкой‘, ‘прекрасная пальма‘.“
От себя добавлю: русский классик пошел по более лёгкому пути, „добавив слова“ – по выражению Роберта Адольфовича, в свой перевод. Ведь не секрет, что переложить немецкий оригинал, представляющий
собой стихотворную миниатюру – с трехударной строкой, на русский язык намного сложнее, нежели поэтический текст с четырех- или пятиударной строкой. И абсолютно прав наш критик в том, что вариант
Лермонтова суть самостоятельное произведение. Уточню: Но однозначно позаимствован мотив. Далее Роберт Лейнонен приводит еще два перевода:
На cевере кедр одиноко 9 На cеверной,
голой вершине 9
На голой вершине раcтѐт, 8 Дуб одинокий
cтоит; 7
Он cпит; одеялом белым 8 Он дремлет - и льдом, и
cнегами, 9
Укрыл его cнег и
лѐд. 7 Как cаваном
белым, покрыт. 8
Он видит cон о пальме, 7 И бедному
грезитcя пальма, 9
Что в дальней, воcточной земле 8 Что в дальней, воcточной земле 8
Груcтит одиноко и молча 9 Нема, одиноко
горюет 9
На раcкалѐнной cкале. 7 На
cолнцем cожжѐнной cкале. 8
В.
Гиппиуc.
П. Вейнберг.
Эти переводы, отмечает он, по ритму стиха ближе к подлиннику, нежели вариант Лермонтова. Да, это видно, отмечу, невооруженным глазом. Но размер и ритмика произведения и здесь не соответствует
оригиналу. Перевод П. Вейнберга я считаю худшим из представленных вариантов. И все же выигрышным моментом в текстах этих переводчиков является тот факт, что у них вид деревьев – у одного это кедр и
пальма, у другого дуб и пальма, выбран вполне логично: их род - противоположный, как и у Гейне. Именно поэтому, я считаю, что Лермонтов, у которого в его счихе фигурирует сосна и пальма - оба дерева
женского рода, оказался в проигрыше.
На это же указывает и Роберт Лейнонен: „Образы Heine, его поэтические образы, скорбят в одиночестве. Один на холодном севере, другая - в знойной пустыне. Д р у г а я ! Она! О Н и О Н А - вот в чѐм
соль! Heine употребляет слово „Fichtenbaum“ (дерево-пихта), на немецком это слово мужского рода, а пальма, как и в русском, - женского. Он и она, двое горемык, оба страдают, оба в одиночестве. Не в
этом ли состоит идея стихотворения!“…
Именно в этом, и это безусловно! Читатель, естественно, спросит, а какой перевод предложил бы я - литератор, недалекий к тому же и от переводческого ремесла. …Ну что ж, я мог
бы предложить вот такой вариант (цифры указывают на количество слогов, сравните их, пожалуйста, с немецким подлинником):
Стоит на взгорье ясень, 7
Ein Fichtenbaum steht einsam 7
В нагом, холодном краю, 7 Im Norden
auf kahler Höh’. 7
Он дремлет под белой рясой - 8 Ihn schläfert; mit weißer Decke
8
В ледовом, снежном плену. 7 Umhüllen ihn Eis und Schnee. 7
Ему всё пальма снится: 7 Er träumt von einer
Palme, 7
Вдали, в восточной мгле. - 6 Die, fern im
Morgenland, 6
Молча грустит девица -
7 Einsam und schweigend
trauert 7
Одна - на знойной скале… 7 Auf brennender
Felsenwand. 7
К.
Эрлих.
Г. Гейне.
Прокомментирую попутно и свой перевод: в качестве критика мне было бы это не к лицу, но как автору, думаю, мне это не возбранится. Ну, во-первых, я счел необходимым и обязательным придерживаться
стихотворного метра подлинника Гейне, а именно двусложного ямба. Замечу, что даже там, где автор оригинала нарушил ритм своего текста – см. 3-ю строку во 2-й строфе, перескочив на
хорей,.. я последовал ему. Во-вторых, касательно содержания, я постарался ни в коем случае не отойти от оригинала, добавив лишь одно, в данном случае уточняющее слово „девица“. Чем я сознательно
обнажил идею автора подлинника, не понятую Лермонтовым. И в-третьих, выбирая мужской эквивалент к пихте (Fichtenbaum – у Гейне) или сосне (у Лермонтова), я остановился на ясене. И это не
потому, что это дерево символизирует возрождение, обновление, свет,.. а потому, что оно более лирично звучит в русской поэзии, чем дуб или кедр, у цитированных Робертом Лейноненом переводчиков.
Кроме того, я позволил себе вольность – отрифмовать дополнительно, первую с третьей строкой обеих строф, что прибавило звучанию текста, на мой взгляд, больше поэтичности и лиричности. Вот такие мысли
сейчас со мной, когда я пишу эти строки. …Но, мои дамы и господа, последнее слово за вами, читателями и за профессиональной критикой…
…Поэтическое дарование Роберта Лейнонена отразилось в более чем пятистах стихотворных текстов. Нет, они, конечно же, не все однозначно - шедевры. Но большая их масса побуждает читателя
остановиться, задуматься и вновь, и вновь перечитывать их, как вот это стихотворение, например, помещенное в сборнике „Тебе писал я строки эти…“ (издательство Роберта Бурау, 2011 г.) и озаглавленное
автором кротко и скромно „Даль“ (1983 г.):
Сизым маревом,
снежным заревом
затянулася даль белесая.
И полей простор
не охватит взор –
степь широкая и безлесая...
Вдаль один бреду.
Где приют найду,
запашок деревушки учуяв?
Разгляжу дымок,
где пригреться б смог. –
Так устал! Отдохнуть хочу я...
Чуть тащусь, неспеша,
леденеет душа,
коченеют руки и ноги.
А дымка не видать!
Кабы только не сдать,
не свалиться в степи на дороге...
Сизым маревом
даль захмарена.
Выходи, дорогая, встречай!
Мне брести по ней
без твоих огней
больше мóчи нет... Выручай!..
Множество лирических произведений автора откровенно автобиографичны; они будто вырваны из контекста его трудной, но многогранной и духовно насыщенной жизни:
Сковало снегом ель могучую,
как ни боролась с ноябрѐм.
Морозу сдался лес над кручею,
над речкой, крытой серебром.
Сырой снежок, морозом схваченный,
на лапах елей грузно свис.
И будто силы все растрачены,
бессильно свисли руки вниз.
Не разогнуть замѐрзших пальчиков,
от снега не расправить плеч,
не пошуметь в ветрах запальчиво,
не отдохнуть, не сесть, не лечь.
Шеренга елей многорукая
застыла скорбной чередой.
И только дятел, звонко тукая,
в тиши долбится в ствол седой.
И тишина звенит осколками.
Сутулясь, ели молча спят,
а над заснеженными колками
нависших туч тяжѐлый ряд.
Как ни давили б тучи серые,
и как мороз бы ни был лют –
придѐт весна – я в это верую! –
А вѐсны возрожденье шлют.
„Ели“, 1984 г.
Некоторые стихи у него искусные поэтические сказы, как вот эти, к слову:
.
Торопит время – я спешу: последний круг остался.
И я пишу, пишу, пишу, пока судьбе не сдался.
Стишок, тетрадка, книга, том, - а сколько в сердце их!
Я замолчу, уйду потом, но не замолкнет стих.
Он не всегда дотошно строг, – в нём боль души основа.
Я сердце рвал на сотни строк! Его не склеишь снова...
Даже те его лирические произведения, которые на первый взгляд просты, изобилуют метафорическими находками и художественными образами. Они эмоционально-выразительны, вызывают в душе читателя, сужу
по себе, живой отклик. Одно из таковых „Как я в дождь люблю бродить по Ленинграду!“, написанное им после возвращения „из вечной ссылки“ в Ленинград и опубликованное мной весной 2003 года в
„Дипломатическом Курьере“:
Дождик ленинградский брызжет через сито.
В трубах водосточных звон в соседнем доме.
Тьма зонтов у мόста Лейтенанта Шмидта.
И к руке прижалась ты в пальто Суоми.
Люди на работу не спешат, похоже.
Это просто дождь торопит их немножко.
Сырость каплями на лицах у прохожих.
В финских ты по лужам шлѐпаешь сапожках...
Как я в дождь люблю бродить по Ленинграду!
Мокнуть под зонтом без всяких там причин...
К твоему же полуфинскому наряду,
Кстати, неплохой попутчик – полуфинн...
Некоторые стихи Роберта Лейнонена переложены на музыку („Паганини“, 1983 г.):
Пикайзен* играл Паганини вчера.
Двадцать четыре каприса.
Заворожила нас скрипки игра,
весь зал, от галёрки до низа.
Читал я о демоне, видел в картине,
как скрипка страдала в руках Паганини.
Летал и взвивался, и падал смычок,
то лебедью плыл, то - внезапный скачок.
И пальцы по струнам бежали, дрожа.
Но пела не скрипка – рыдала душа.
Пока Паганини Пикайзен играл,
куда-то уплыл филармонии зал...
И в мёртвой тиши затаённого зала
мне скрипка иные миры показала.
Каприс за каприсом – картин галерея...
Я слушал, душой в неизведанном рея.
А скрипка стонала, а скрипка дрожала,
смычок танцевал, и струна дребезжала –
то танец, то слёзы, то радость, то боль...
Вошёл и Пикайзен в демона роль.
И грезилось мне, будто где-то и ты
смеёшься и плачешь, сжигая мосты,
которые долго в себе сберегала
в надежде, что что-то начнётся сначала...
Мне тайну поведал каприс Паганини:
капризы судьбы покапризнее ныне,
мосты свои смело без боли сжигай,
без жалости прошлому крикни: «Прощай!»
Пикайзен вчера Паганини играл.
Смеялась и плакала скрипка.
И мост мой последний в душе догорал –
твой взгляд, и любовь, и улыбка...
* Виктор Пикайзен, уроженец (1933 г.) Киева, СССР, лауреат многочисленных международных конкурсов. Как то Золотая медаль на Конкурсе Вронского в Варшаве, Серебряные медали на Конкурсах Шеринга
в Мексике и Клостер-Шёнталя в Германии. Один из немногих музыкантов, кто исполнил на различного рода концертах 78 раз все каприсы Никколо Паганини.
„Паганини“, 1983 г. Музыка Виктора Гергенредера.
По инициативе супруги Роберта Лейнонена, Ирины, и издательства Роберта Бурау его лучшие стихи из русскоязычного сборника „Тебе писал я строки эти…“ были опубликованы в переводе на немецкий язык
под названием „Für dich schrieb ich einst diese Zeilen… (BMW Verlag Robert Burau. Lage, 2018. Nachdichtung von Eva Rönnau.)“. Это собрание добротных произведений автора, позволяющее и немецкоязычному
читателю составить себе представление о поэтическом творчестве автора, погрузиться в его мироощущение и миропонимание…
V. Постскриптум.
На пороге одного из своих юбилеев Роберт Адольфович, подытоживая прожитое, заметил: „Мне досталась сложная биография. Кроме общих трудностей моих соотечественников в стране диктатуры Советов, на
мою долю выпала еще и судьба изгоя, врага народа - потомка семейства немецко-финских родителей. Но я не сдавался, 'тащил свой рюкзак', шел вперед и брал вершину за вершиной. И здесь мне было, конечно
же, не обойтись без неоценимой помощи и деятельной поддержки моей жены, Ирины Лейнонен. …Но как много остается недовершенным!“
Да, но время не стоит на месте и колесо истории, как вечный двигатель, - в перманентном движении. Его не задержать и не остановить. Но благодаря летописцам – историкам, литераторам, поэтам, те или
иные фрагменты категории времени могут при благоприятном стечении обстоятельств возвращаться, возродиться в человеческом сознании, которое обладает механизмом памяти, и отразиться на настоящем.
Вот и сейчас, выводя эти панегирические строки на страницах газеты, - в память о коллеге и соратнике, мое сознание вновь и вновь перемещает меня в те старые добрые времена, когда мы с Робертом
Лейноненом дружно и натужно тянули свой тяжелый воз по раздрызганным дорогам нашей изгойной судьбы. Он был рядом – живым и дерзновенным.
Уходят могикане, овладевает мною мысль. - Крупные, стоические личности. Какое- то неукротимое сиротское чувство переполняет душу. Она же вторит разуму:
Роберту Лейнонену
В беспечность вечности уходят могикане -
неустрашимое российских немцев племя, -
несущих по миру свое - изгоев бремя.
В вневременность уходят, как ушел Титаник,..
в наследство оставляя нам с тобою память…
Ты светочем нам освещал пути-дороги,
на рать нас дерзким словом зазывал.
Нас вел ты неизменно к свету и свободе,
глашатаем которых ты средь тьмы восстал.
Был доблестным, но злым твой скорбный рок,
ведь до сих пор оболганным бредет твой род, -
и тянутся за горизонт в печали облака, -
как ты - изгнанники, бездольный путь влача.
Сколь гордых воев не вернулось с поля боя,
но остается с нами о них память…
Уходят в вечность, как ушел Титаник, -
народу верные, бесстрашные герои…
Уходят в вечность могикане…
Константин Эрлих.
…9-го октября в 8 часов вечера Роберт Адольфович Лейнонен скончался. На 99-м году жизни. Насыщенной, масштабной и жертвенной.
Вечная ему память…
Ноябрь, 2019. Гамбург.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------